Представляешь, какая власть сосредоточится в моих руках? И только от тебя зависит, стать ли рядом со мной или погибнуть в страшных мучениях!
– А Маша? Какую судьбу ты уготовил ей?
Антонио оглянулся на девушку, как будто только сейчас увидел ее.
– Она – только ключ к тайнику, – проговорил он пренебрежительно. – Только сосуд с кровью, необходимой для проведения ритуала, всего лишь код, при помощи которого я открою дверь к могуществу! Все! Время настало! Не отвлекай меня пустыми разговорами!
Профессор развернул картину Леонардо, приложил ее к боковой стенке ящика и внимательно вгляделся в нее. Солнечный луч коснулся лица младенца, и его взгляд озарил взволнованных людей рассветным сиянием, казалось, благословляя их и даря вечное спасение. Но Антонио не обращал внимания на выражение лица, его интересовало только расположение деталей картины и точка, в которой ее коснулся луч. Высчитав что-то, Антонио выхватил из-за пояса тонкий кинжал и ткнул его острием в центр освещенного солнцем треугольника. Старыгин ахнул – казалось, нож, повредивший картину, ударил его прямо в сердце. Хотя ему, возможно, оставалось жить совсем немного, но рана, нанесенная великой картине, причинила ему невыносимую боль.
Профессор, не обращая внимания на эмоции реставратора, отбросил картину на каменные плиты двора и повернулся к Маше.
– Руку! – выкрикнул он безумным голосом. Правую руку!
Девушка медлила, и тогда Антонио схватил ее за руку, уколол палец кончиком кинжала и приложил к той точке, которую определил при помощи картины. Кровь, попав на поверхность таинственного контейнера, зашипела, запенилась, и вдруг в этом месте приоткрылось небольшое отверстие, словно замочная скважина.
– Получилось! – выкрикнул профессор и, выхватив из кармана каменную призму с изображением Древней Матери, попытался вставить ее в открывшееся отверстие.
Ничего не произошло.
– Форма.., форма не та... – бормотал профессор, вращая каменную призму, пытаясь вставить ее другим концом. Руки его тряслись от нетерпения.
– Ключ! – выкрикнул он в бессильной ярости. – Ключ не тот!
Вдруг он повернулся к Маше и прохрипел:
– Я знаю.., я чувствую.., ты пыталась обмануть меня, скрыть от меня настоящий ключ!
Старыгин бросился вперед, заслоняя собой девушку. Антонио вытащил пистолет, нажал на спуск.., но курок только сухо щелкнул. Тогда профессор ударил Старыгина рукояткой пистолета в висок. Дмитрий Алексеевич покачнулся и отступил, а Антонио яростно рванул одежду девушки.
– Ключ! Отдай его, или берегись!
И вдруг Маша почувствовала на груди едва ощутимую пульсацию. Ключ, как живое существо, шевельнулся, рванулся на свободу. И она поняла, что он сам распорядится своей и ее судьбой...
– Возьми, – проговорила она, протянув на ладони шарик, опоясанный плоским мерцающим кольцом.
– Вот он! – радостно воскликнул профессор. Вот он, подлинный ключ! Я чувствую это!
Суетливым поспешным движением он выхватил ключ из рук девушки и вставил в выемку тайника. Шарик встал на место, как влитой, и с негромким щелчком погрузился в стенку металлического контейнера. Тотчас тайник окутался золотистым туманом, из него послышался грохот, будто внутри этого ящика разразилась гроза.
И тут с ковчегом тайны начали происходить удивительные превращения. Стенки его, секунду назад совершенно непрозрачные, тускло отсвечивавшие матовой металлической поверхностью, засветились пепельным лунным сиянием и постепенно сделались прозрачными, как будто растаяли под робким утренним светом. Сквозь них медленно проступила, проявляясь, как любительская фотография в кювете с проявителем, внутренность ковчега.
Маша ахнула от ужаса.
Внутри ковчега, свернувшись, как младенец в утробе матери, покоился чешуйчатый монстр, напоминающий огромную уродливую ящерицу с двумя головами: одна на обычном месте, другая, маленькая – на массивном, изогнутом хвосте. Это было то самое чудовище, которое предок профессора, Чезаре да Сэсто, изобразил на своей кощунственной картине.
Вдруг монстр шевельнулся, как будто что-то прервало его тысячелетний сон. Он потянулся, приподнял голову – большую из двух и открыл глаза, приподняв тяжелые кожистые веки. Сквозь стенки ковчега взгляд чудовища нащупал Машу. Голова девушки закружилась, она почувствовала отвратительную тошную слабость. Взгляд древнего зверя словно пронзил ее насквозь, лишив воли и способности к сопротивлению. Как ни страшен был взгляд на картине, но в этом читалось куда большее средоточие зла, древнего и мрачного, как само время.
И словно этого было мало, открылись глаза на второй, маленькой голове и так же, как первые, нащупали своим взором Машу. Этот взгляд казался еще отвратительнее первого, потому что в нем была не только застарелая ненависть ко всему живому, но и гнусная, издевательская насмешка над жизнью.
Монстр расправил короткие когтистые лапы и потянулся, как выспавшийся кот, на мгновение сладко зажмурив все четыре глаза.
В это мгновение воля вернулась к Маше, она протянула руку и прикоснулась к впечатанному в стенку ковчега пентагондодекаэдру, словно прося его о помощи. Ведь ей подарил его дед, передал ей, как талисман, призванный уберечь от любой опасности., ведь он отдал его ей, тем самым лишившись защиты, из-за чего, может быть, и погиб...
Талисман словно только и ждал этого прикосновения. Он тихонько запел, зажужжал, как большой полосатый шмель, и начал медленно вращаться.
В то же время монстр, заключенный в ковчег, окончательно проснулся, широко открыл глаза и выгнул спину, упершись ею в верхнюю стенку своей темницы. Короткие лапы уперлись в пол, он напрягся, и Маша поняла, что еще немного – и ковчег треснет, как яичная скорлупа, выпустив на волю своего ужасного пленника. Не хотелось даже думать, к чему это приведет. Перед внутренним взором девушки возникли странные, чудовищные картины – поля, покрытые пеплом и трупами, реки, багровые от крови, смрад горящих городов...
Но тихий звон, издаваемый вращающимся талисманом, становился все громче, все слышнее и наконец заполнил собой весь внутренний двор палаццо да Сэсто. В то же время внутри ковчега засверкали короткие ослепительные молнии, пронзая чешуйчатое тело амфиреуса. Чудовище замерло, пытаясь разобраться в своих ощущениях. На его большей морде возникло недоумение, с каким всякий сильный хищник, не знающий достойных врагов, встречает неожиданный отпор. Недоумение сменилось детской обидой, словно у чудовища отняли обещанную игрушку – целый мир, который он приготовился осквернить и опустошить своим губительным дыханием.
На смену обиде пришла гримаса боли, и зверь задергался, подгибая то одну, то другую лапу.
Наконец он упал на дно ковчега, пытаясь когтистыми конечностями закрыть голову от разящих молний.
В то же мгновение Старыгин, до того в изумлении наблюдавший за происходящим, бросился к ковчегу, уперся в него руками и попытался столкнуть ящик в колодец. Наперерез ему устремился профессор Сорди. С жутким криком он схватил соперника за плечо и попытался оттащить его от своего тайника. Лицо профессора совершенно утратило осмысленное выражение, глаза горели безумным огнем, немногим отличающимся от того, который пылал во взгляде амфиреуса.
– Повелитель! – воскликнул он, не сводя мутного взгляда с умирающего монстра и в то же время нанося Старыгину удар за ударом. – Повелитель, я не допущу твоего поражения! Я верно служил тебе всю жизнь, и теперь, когда настал час твоего торжества...
Старыгин сбросил руки профессора, напрягся из последних сил.., тяжелый ящик накренился над краем каменной балюстрады, перевалился через нее и на мгновение завис, прежде чем рухнуть в темную глубину колодца.
Профессор Сорди, или да Сэсто, как он предпочитал себя называть, дико взвизгнул, уцепился за ковчег, пытаясь удержать его на краю колодца.., но ничто уже не могло остановить падения. Ковчег сорвался с каменного ограждения и полетел вниз, увлекая за собой безумного профессора.
