«…Продается автомашина „фиат“ пятиместная в хорошем состоянии…»
Представляете, ЗИС, «фиат» — приходи и покупай! Но самым диковинным автомобилем в 1949 году был, пожалуй, «Москвич». Завод готовился к серийному выпуску первой модели этой марки — «Москвич- 400», и шесть ярко окрашенных автомобильчиков, только что вернувшихся в Москву из большого испытательного пробега, привлекали всеобщее внимание.
А роскошные «мерседесы», «хорьхи», «опель-адмиралы», захваченные при отступлении неприятеля и попавшие в гаражи чуть ли не всех московских учреждений, особого любопытства у москвичей не вызывали. Поэтому большой, торжественно-длинный «хорьх-лимузин», въехавший с улицы Чаплыгина в Большой Харитоньевский переулок, что возле Чистых прудов, и остановившийся у дома № 12, не заинтересовал ни старушек, расположившихся у подъездов на принесенных из дома старомодных стульях, ни прохожих. Только стайка дворняжек, спасшаяся бегством через проходные дворы от очередной облавы собачников, приметила экипаж и принялась обнюхивать его огромные колеса.
Ровно в 9.45 из подъезда вышел невысокий, аккуратно подстриженный и тщательно одетый человек средних лет. Распахнув дверцу, он поздоровался с шофером, сел на переднее сиденье. Машина тронулась.
При кажущейся обыкновенности этот маленький фрагмент будничной московской жизни мог бы дать значительную пищу для размышлений внимательному наблюдателю. Во-первых, рядовые труженики — будь то рабочие, продавцы, бухгалтеры или инженеры — на работу на «хорьхах» не ездили. Во-вторых, вышедший из дома человек был одет в костюм стандартного покроя, однако весьма элегантно.
Надо заметить, что по моде тех лет, особенно мужской, не отличающейся разнообразием, люди шили себе костюмы и пальто одинаковых фасонов из одинаковых материалов одинаковых цветов. Черный, темно-синий или темно-коричневый на зиму, серый — на лето. Прямые, подбитые ватой плечи, длинные рукава, широкие полы, колонноподобные брюки превращали любого мужчину в весьма монументальную, однако лишенную индивидуальности фигуру.
Человек, севший в «хорьх», был одет иначе. При том, что костюм его, стандартно-скромно- однобортный, был сшит из стандартно-дорогого стандартно-серого трико, сидел он на владельце мягко и изящно. Вообще в облике этого человека, в том, как сияли его ботинки, как ровно держал он спину, как точно разделял пробор волосы на его голове, угадывался классический английский стиль, граничащий с надменностью.
Однако надменные англичане, как, впрочем, вельможи всех других национальностей, предпочитали садиться в автомобиль на заднее сиденье. «Хорьх» располагал к этому. Машины этой марки делались специально для высших правительственных чиновников Германии. Роскошный салон был отделен как от внешнего мира, так и от переднего сиденья, на котором располагался водитель. Но пассажир, едущий в черном лимузине от Чистых прудов к Калужской (ныне Октябрьская) площади, предпочитал сидеть рядом с водителем — смотреть на улицы, на людей, разговаривать. То, что кому-то это могло показаться несолидным, его нисколько не смущало.
Через пятнадцать минут «хорьх» остановился у небольшого старинного особняка на Большой Калужской. В этом доме разместился президиум Академии наук СССР, а приехавший, Евгений Алексеевич Чудаков, пятидесяти восьми лет, был академиком и членом президиума. В десять ноль-ноль президиум начал работу.
И в другом районе старой Москвы, неподалеку от Самотечной площади, в беспорядочно нагроможденных под самыми стенами типографии «Красный пролетарий» мастерских люди тоже приступили к работе. Когда-то здесь размещались клуб и хозяйственные пристройки «Красного пролетария», потом, в войну, — отдельный автомобильный батальон Главного автомобильного управления Красной Армии. Теперь в тех же строениях расположились сразу две организации — Автомобильная лаборатория Института машиноведения Академии наук СССР и Особая автомобильная лаборатория Министерства автомобильной промышленности СССР. Обеими руководил академик Чудаков.
Огромных трудов потребовала организация этих лабораторий. Первая, академическая, чисто научная, возникла еще во время войны, приняв в наследство имущество отдельного автомобильного батальона, а заодно и его долги типографии «Красный пролетарий». После войны администрация «Красного пролетария» потребовала возвращения принадлежавших ей помещений. Большого труда стоило найти вариант компенсации, убедить типографское начальство, что в послевоенное время вопросы развития автомобильной науки не утратили актуальности.
Вторая автомобильная лаборатория была призвана выполнять научно-исследовательские и опытно- конструкторские работы для автомобильной промышленности, внедрять в жизнь идеи, рождавшиеся в лаборатории академической. Но занимались здесь не только автомобилями. В лето сорок девятого на повестку дня поставили вопрос о создании сверхнового двигателя. За дело взялись лучшие специалисты во главе с Евгением Алексеевичем Чудаковым. Не каждый день ему удавалось бывать в лаборатории, но где бы ни находился Чудаков, мысли его неизменно возвращались к стендам № 1 и № 4, расположенными в одном из подвальных помещений бывшего клуба типографии.
Вот и сегодня, едва добравшись до академического телефона, Чудаков сразу набрал номер лаборатории. К телефону подошел старший механик Зиновий Григорьевич Гринберг. Евгений Алексеевич поинтересовался, как дела с испытаниями двигателя, на которых Гринберг был главным механиком. Зиновий Григорьевич успокоил шефа. Ответил, что все идет по плану, никаких оснований для волнений нет. Потом положил трубку и пошел на стенд.
Пройдя через заставленный давно бездействующими типографскими машинами (наследство «Красного пролетария») и разномастными авторедкостями (наследство отдельного автобатальона) двор, он вошел в приземистое одноэтажное строение. В середине помещения находился небольшой щит с двумя десятками контрольных ламп и круглых приборных циферблатов. По стенам стояли верстаки, ящики с инструментом и деталями, рядом — два станка. А ближе к центру на бетонном возвышении-станине — двигатель, который сегодня предстояло испытывать.
Несколько медных трубок тянулось от него за перегородку, к бакам с топливом. Стальная труба выхлопа была выведена в высокий узкий прозрачный резервуар с водой, эдакую пробирку высотой 10 метров, установленную в углу бокса. «Пробирка» уходила ввысь через дыру в потолке.
Сотрудники называли этот резервуар «стаканом». Пожалуй, только «стаканом» и пультом управления испытательный бокс академической лаборатории отличался от обычного цеха по ремонту двигателей какой- нибудь автобазы. Да еще тем, что ни на ящиках, ни в столах, ни на дверях не было замков. Здесь ничего не запиралось и не пропадало.
Гринберг по диагонали пересек бокс, подошел к еще холодному и безмолвному двигателю, провел по нему рукой. В жесте были уверенность и власть, внимание и любовь. Так хозяин утром гладит свою собаку. Старший механик лаборатории относился к каждому мотору, с которым ему приходилось работать, как к живому существу, своеобразному и своенравному.
Сотни двигателей прошли через руки этого одессита, всегда веселого, щеголеватого, жадного до работы. В 1933 году он закончил отделение судовых механиков Одесского мореходного училища, но ждать места в команде корабля, отправляющегося в кругосветное путешествие, не стал. Узнав от товарища, что в Московском речном пароходстве остро нуждаются в мотористах, готовых не только эксплуатировать, но и модернизировать судовые двигатели, приехал в Москву.
Проработав год механиком на речных трамваях и буксирах, Гринберг получил предложение занять должность главного механика пароходства. Но перспектива эта не взволновала его. Гораздо большее впечатление произвела на Гринберга случайная встреча в Москве со старым одесским приятелем Михаилом Титычем Пятиным. Тот работал механиком-испытателем в НАТИ — Научно-исследовательском автотракторном институте.
Пятин рассказал товарищу о своем участии в автопробегах, о разработках новейших моделей моторов, об исследованиях в области создания сверхмощных и сверхэкономичных двигателей. Зиновий загорелся желанием работать «в науке» и с помощью Пятина это желание осуществил. Правда, жить пришлось в бараке у Перова поля, а добираться до института у Тимирязевских прудов пешком и на трамваях с пересадками более полутора часов, но это молодого механика не остановило. Потом была работа в МВТУ, потом — война.
