зверь спал. Простенький замок на решетчатой двери открыли куском проволоки и бросили жребий, растащили из шапки номерки, и первому входить в клетку выпало самому товарищу Жукову. Тогда и в мыслях не было, что он мог каким-то образом смухлевать, подтасовать и получить бумажку с цифрой один.
Девчонки затаили дыхание в предчувствии зрелища, и только королева бала прошептала испуганно:
– Мальчики!.. Мальчики, может, не надо, а?
Олег, словно дуэлянт перед поединком, скинул на снег шинель и шапку, снял китель и, оставшись в одной белоснежной рубашке и перчатках, потянул на себя дверь. Тогда Шабанов так и не смог понять, отчего этот взрывной, импульсивный человек вдруг становится холодным и бесстрастным в решительное мгновение – от безудержной храбрости или от тщательно скрытой, тайной трусости, которую всякий раз приходится подавлять. Ему хотелось верить, что это от природной храбрости, от полного отсутствия чувства страха, как у некоторых пород благородных охотничьих собак. Шабанов в тот момент отчаянно трусил, душа дрожала, билась у горла и хотелось закричать или убежать, хотя очередь его была третьей. Товарищ Жуков вошел в клетку, оставляя глубокие ямы на снегу, пробрался к устью берлоги, хотя это не требовалось по условиям игры, спокойно развернулся спиной и неторопливо, будто смакуя страх, прошагал назад своим шагом. Напряженные от ужаса девчонки просияли, захлопали, но Олег показал кулак и приложил палец к губам – разбудите медведя!
Они уже все любили его! И теперь хоть в доску расшибись, хоть в берлогу залезь и поцелуйся со зверем, такого эффекта уже не произведешь. Будут говорить, ты тоже – ничего, не сдрейфил, не струсил, не сачканул...
Второй по жребию тоже скинул верхнюю одежду – в детстве всегда хотелось кому-то подражать! – довольно смело открыл дверь, втиснулся в клетку и громко сказал:
– Мишка! Кончай ночевать! Подъем! На зарядку становись!
Все чуть нервно засмеялись, зашевелились – оценили находку.
В тот момент Шабанов и увидел багор, прислоненный к клетке. Вероятно, им доставали опустошенные зверем тазы с пищей, чтобы не входить каждый раз. Он взял этот шест со стальным крюком на конце, и в шинели под ремнем, чтобы не видно было, как трясутся коленки, ступил за дверь. Снегу в клетке было столько, что быстро не отскочить, да еще мешали длинные полы шинели, и потому Герман двигался к берлоге, протаптывая целую дорогу.
– Мальчики! Мальчики! – громко сказала королева бала. – Может, все-таки не надо? Ну хорошо, я вас всех поцелую! Ну, пожалуйста!
Юная, а вернее, детская еще, но благородно-королевская душа чувствовала, чем может закончиться эта шалость, но ее никто не слушал, никто даже из девчонок не поддержал. Шабанов пробил путь к заснеженному холму и сунул в отдушину багор. И сейчас же сухой, чуткий шест отозвался обратным, сильным толчком. Была мысль отступить, выскочить из клетки, но этого толчка никто не заметил, не ощутил, и потому Герман пихнул багром еще раз.
В следующее мгновение произошел взрыв. Столб снега взметнулся фейерверком, запорошил лицо, вырвался за клетку, а из полуразрушенного холма восстал огромный, мохнатый зверь. Солнечный свет и сверкающий снег ослепили его, медведь присел, держа перед собой когтистые передние лапы, с шумом потряс головой.
– Беги! – закричала королева бала.
Шабанов хотел развернуться к зверю спиной, но не смог, не пересилил себя и медленно попятился, выпустив багор. И перед тем как спиной открыть клетку, обернулся и увидел совсем рядом лицо товарища Жукова.
На нем был целый конгломерат чувств – от недоумения до возмущения, от гнева до радости...
И сейчас, при виде явных доказательств того, что в момент катастрофы пилотов в машине не было, на его лице отразилась та же гамма чувств. Дело в том, что спустя полгода, когда они вместе поступили в летное, Олег признался, что на каникулах хотел попросту разыграть пацанов, поскольку заранее знал, что медведя в берлоге нет и быть не может. Отец ему еще осенью написал, что старого, ленивого и давно безразличного к собакам зверя пустили в расход и теперь не на ком притравливать молодых лаек...
А когда Шабанов вышел из клетки, на Жукова обрушились все, в том числе и девчонки. Кричали, что он дурак, фраер и вьпендрежник, и особенно старались те двое, которым так и не удалось войти в клетку с растревоженным, орущим зверем и довести игру до конца. Но Олег молчал, никак не мог побороть фонтан своих чувств.
Потом еще прибежал сторож с кнутом...
Когда спускались назад, на болотистую площадку, где должен был сесть присланный из Киренска вертолет, шедший впереди товарищ Жуков несколько раз останавливался, поджидал Шабанова и заводил примерно один и тот же разговор:
– Не может быть! Фонари на месте, кресла на месте, значит, они не катапультировались! Тогда где останки? Зверям не растащить... Где? Надо обязательно вернуться, найти «черные ящики»... Нет, этого быть не может!
– Может, – на ходу бросал Герман. – Я же говорил тебе...
– Ну да, может, – как-то туповато соглашался кадет. – Но
Он успокоился лишь в вертолете, когда вспомнил о Катерине. Полагая, что сейчас из Киренска их доставят домой, во время обильного, двойного ужина товарищ Жуков вытащил из самолета свою больничную одежду и стал переодеваться.
– Это вы напрасно, господин адвокат, – сказал ему хакер, вдруг зауважавший кадета. – В камуфляже удобнее и не продувает. Можете вообще оставить его себе.
– Ладно, обойдусь, – скромно и себе на уме ответил он. – А потом, у меня этой формы уже накопилось – не знаю, куда девать.
Перед заходом солнца главный конструктор дал команду подняться на борт, трап подняли, запустились и начали выруливать на полосу. Шабанов после сытного ужина пристроил голову на спинке, укрылся летной курткой и уснул еще до взлета. Вообще-то он очень редко спал в пассажирских самолетах, срабатывал внутренний приказ, забитый в подсознание – не спать в воздухе. А что греха таить, частенько, бывало, задремывал даже на высоте в пятнадцать тысяч, пусть и на автопилоте, но все же... Тут будто в яму рухнул, причем спалось так сладко и беззаботно, что напрочь отлежал руку и затекла шея.
Время было без двадцати трех десять, за бортом темнотища и звезды, а в полете уже третий час! Товарищ Жуков бодрствовал, сидел с остекленевшим взором, глядел в одну точку и не реагировал на обстановку. Наработавшиеся физически охранники спали, у мерцающего экранами мониторов и индикаторов пульта сидел неустанный хакер со своим представителем.
Внизу была непроглядная, без единого огонька, земля. Судя по оборотам двигателей и частым разворотам, летели невысоко, утюжили какую-то территорию. Главный конструктор пользовался случаем и, вероятно, обкатывал свои новейшие разработки. Шабанова не обижало, что возят его вместо куклы, для балласта, а сами тем часом занимаются своими научными делами. В конце концов, лучше спать сидя в самолете, чем лежа в инфекционном отделении или даже генеральской палате; однако чувство своей ненужности обычно лишало его всяческой инициативы.
– Слушай, Гер, а вот если бы я не был таким идиотом и не атаковал эту тыкву, – заметив, что Шабанов проснулся, заговорил кадет, – что бы было?.. Если бы вместо стрельбы попробовал связаться по радио? Включил какую-нибудь музыку? Вальс, например?
– Раньше надо было думать, – пробурчал Герман, устраиваясь спать.
– Нет, погоди! Можно таким способом наладить с ними контакт? Показать свое миролюбие, не агрессивность?.. Я сейчас думаю об упущенных возможностях. Что было бы, а?
– Летал бы до сих пор и не сидел на КП. Тем более не лежал бы в «веселом»...
– Это само собой... Я не о том. Ладно, я дал маху, не выдержал. Но ты-то почему отказался? Тебя приняли, обласкали, вылечили, иной мир показали! Взял бы и остался там. Тем более, говоришь, встретил
