– Нам пора, пора, капитан! – Пришедший взял под локоть. – Потом расскажешь. Нас ждут очень важные персоны. Нельзя опаздывать, не солидно!
– Подумай! – собираясь уходить, посоветовал Шабанов хирургу. – Только хорошо подумай, с чего это вдруг одни умирают в здравом уме, другие к концу жизни теряют рассудок и долго живут. Тело дряхлое, а разум детский? Может, старость – это время знать, а не рассуждать?
Он спрятал ручку под куртку, подхватил гермошлем и ушел следом за посыльным. Наконец что-то прояснилось, о нем вспомнили! Этот умный санитар больше походил на конвоира, поскольку норовил идти сзади и по дороге не хотел разговаривать. Шабанова привели в «веселое» отделение и посадили в очередь, образовавшуюся в коридоре перед кабинетом с простенькой надписью «дежурный врач», где сидели тихие, задумчивые солдатики. Один все время гримасничал, шевелил ушами, перекашивал нос то на одну сторону, то на другую и до скрипа стискивал, сдавливал пальцы. Эти его движения оказались настолько заразительными и навязчивыми, что Шабанов ощутил, как и ему тоже хочется – вернее, неукротимо тянет пошевелить ухом или носом. Другой часто вздыхал, сидел, согнувшись пополам, подперев большую, лобастую голову руками, и если чуть расслаблялся, то голова падала. Был еще один, худенький, тонкорукий, с глазами огромными и печальными, а по соседству с Германом сидел младший сержант, бурят с желтым, каменно-спокойным, ничего не выражающим лицом. По коридору расхаживал старшина-срочник с полевой сумкой, и когда от дежурного врача вышел пациент, скомандовал с бравой иронией:
– Так, косилы! Всем встать и к врачу шагом марш!
Должно быть, солдатикам тоже хотелось полежать в «веселом» и отдохнуть от армейских будней. Выстроившись друг за другом, они вошли в кабинет, однако старшина через минуту вернулся, сел и стал наблюдать за Шабановым. Больше всего разглядывал гермошлем, стоящий на коленях, видно было, нравился ему.
– Слышь, земеля, а ты тоже сюда? – спросил, кивнув на дверь.
– Куда же еще? – Герману не очень-то хотелось разговаривать с ним.
– А шлем этот где взял?
– Нашел.
– Слышь, подари на дембель? Я его вместо мотоциклетного шлема надену. Класс! Все байкеры будут в отпаде!
– Без высотного комбеза не наденешь, – объяснил Шабанов. – На макушке будет висеть.
– Это ерунда! Главное, видуха! Давай! – потянул руку.
Герман спрятал гермошлем назад.
– Не могу, музейный экспонат. Читай, что написано?
Кровь засохла и будто въелась в стекло, три буквы теперь были черными. Старшина прочитал, глянул в оба конца коридора, чуть склонился к Шабанову.
– А ну, быстро отдал! – замахнулся растопыренной пятерней.
И тотчас же получил в ухо – отскочил, совсем юное лицо вытянулось, губы побелели, однако же в гневе не забыл о безопасности. Еще раз стрельнул глазами по коридору.
– Н-ну, козел!..
В тот момент дверь распахнулась и солдатики гуськом вышли из кабинета дежурного. За ними выступил сам врач, огрузший, толстозадый человек с тремя подбородками и недельной небритостью на щеках.
Старшина мгновенно сориентировался, сделал вид, что ничего не происходит, но за ухо держался, вероятно, там звенело.
– Кто сопровождающий? – Доктор говорил с прибалтийским акцентом. – Бери свою гвардию и на гауптвахту. Все симулянты. Я заключение написал.
Когда и успел, непонятно, однако же подал бумаги. Старшина сунул их в полевую сумку, глянул на Германа с ненавистью.
– Лучше не открывай рот, – предупредил тот. – И не попадайся мне больше. Иначе полетишь на дембель грузом «двести», с классной видухой и упакованный герметично.
– А, капитан Шабанов! – чему-то обрадовался дежурный врач, будто всю жизнь знакомы были. – Заходи, заходи, дорогой. Давно жду!
Сам он выглядел простецким, неряшливым и демократичным – кабинет полностью ему соответствовал. На полу почему-то стояла грязная посуда, а на вполне приличном светильнике висел абажур из газеты.
– Ну, рассказывай, как самочувствие, что новенького? – Он без интереса полистал историю болезни. – Слышал, ты куда-то улетал? Тебя здесь обыскались. Еще и Митрича с собой прихватил...
– С главным конструктором летали, к месту катастрофы. – Шабанову не хотелось обсуждать с ним эти вопросы. – Давай ближе к делу!
– А нет никакого дела, – развел короткими ручками толстяк. – Отдохнешь у нас недельку – и в часть.
– Тогда я пошел отдыхать!
– Погоди, есть несколько неуточненных вопросов. Я твой лечащий врач, поэтому заодно снимем их сейчас. А то я после дежурства ухожу на отдых, там выходные... Ты зачем телевизор в окно выбросил? Новый, японский аппарат...
– Да я уже хирургу объяснял...
– Старик, но я не слышал, а вопрос по моему профилю.
– Сам подумай, можно смеяться, когда человека бьют тортом по лицу?
– А что? Очень смешно! Крем, растерянная рожа... В Америке есть кондитерские, которые выпускают специальные торты на этот случай.
– Что же тут смешного? – изумился Шабанов и поднял с пола тарелку с остатками горохового супа. – Давай я сейчас повожу твою морду вот здесь? Ты засмеешься?
– Этого не надо! – отнял тарелку. – Да и морда у меня не влезет...
– Что же ты предлагаешь – смеяться, когда человеку плохо? Когда он оскорблен и унижен?
– Ну, не я предлагаю, а телевиденье. Те, кто делает шоу... А потом, ты должен понимать, почему это делается. И зачем.
– Не понимаю! Раньше просто не замечал...
– Хорошо, могу объяснить популярно, – терпеливо и жизнерадостно сказал доктор. – Наша страна долго находилась в жестком идеологическом поле. Теперь его нет, но есть определенный стереотип мышления и своеобразная инерция поведения. Все это необходимо разрушить. А смех – самое лучшее лекарство от всякой идеологии. Он высвобождает личность.
Шабанов возмущенно вскочил.
– Значит, кто размазывает торт по чужой физиономии, тот личность, а кому размазывают – тот скотина?
– Это же всего-навсего шоу! Развлекательная программа. Ну зачем выкидывать телевизор?
– Чтоб не смотреть шоу.
– Ладно, согласен, садись. Давай запишем так: телевизор выбросил из патриотических чувств.
– Из каких?.. Ты что, дурак? Кто же выкидывает телевизоры от любви к Родине?
– Ты просто слегка оторвался от жизни, паришь под небесами. С безнравственностью в «ящике» сейчас воюют одни патриоты.
– Хочешь – пиши, – отмахнулся Шабанов. – Это не суть важно...
– Первый вопрос закрыли, – согласился толстяк. – Осталось выяснить, правда ли, будто ты подумывал о самоубийстве?
– Правда... Но потом отказался от такой мысли.
– С чего вдруг?
– Не застрелился-то?
– Да нет, с жизнью решил посчитаться?
– От тоски...
– Ну, брат, ты даешь! – не поверил дежурный врач. – Если б от тоски все начали стреляться!.. У нас бы населения не осталось. Посмотри, сейчас не жизнь – сплошная тоска. Потому и веселят народ...
– Это другая тоска. От нее теперь даже не стреляются.
– Значит, еще и любовь замешана.
