Андрей все время находился в отряде и был при Рыжове вроде начальника штаба. Горячий по натуре, Анисим, подгоняемый бездействием и голодом, рвался воевать, грозился сняться с обжитых мест и уйти ближе к Есаульску, на тракт, и Андрею едва удавалось сдерживать его. Дело доходило до ругани, до обид, когда они, и без того надоев друг другу в тесном таежном житье, не разговаривали по нескольку дней, и Ульяну Трофимовичу каждый раз приходилось мирить их. Андрей был категорически против поспешных боевых действий; отряд, убеждал он, должен тихо сидеть в тайге и незаметно копить силы, добывать оружие и проводить учения. А весной – неожиданно ударить по Есаульску, взять его, очистить уезд от колчаковцев и держаться, пополняя отряд новыми силами. В те времена еще не было никаких связей с другими соединениями, отсутствовало всякое руководство партизанской войной, и путь, выбранный Андреем, казался ему самым верным…
Доводы начальника штаба несколько отрезвляли Рыжова; за–хватив огромными своими ручищами красную бороду, Анисим горбился, впадал в глубокую задумчивость и походил на обиженного ребенка. Но такая задумчивость ни к какому решению не приводила. Андрей замечал, как глаза его медленно становились непроницаемыми, а лицо словно бы переплавлялось в деревянную, бесчувственную маску. Рыжов тяжело вставал на ноги, разворачивая свою двухметровую фигуру, стучал кулаком по гулкой груди:
– Так мы и здесь покладемся! – орал Анисим. – От голода!.. Знаю, что ты задумал, знаю. Отряд хочешь к рукам прибрать! Раз офицер, дак в командиры? Не-ет, война гражданская идет! Значит, и командиры гражданские!
Однажды Рыжов в порыве ярости и подозрений начал прогонять его из отряда. Андрей молча взял котомку, винтовку и пошел со стана. Анисим догнал его уже в лесу, схватил за плечо, потряс:
– Ладно, Андрюха, ну чего ты? Не уходи… Чего я один-то? Без штабу. Командир – голова, а штаб – шея. Куда шея повернет, туда и голова смотреть будет. Я так понимаю. Не обижайся, я же мужик.
Пергаменщикова он вспоминал чуть ли не каждый день. Андрей подозревал, что Рыжов еще потому рвется в бой, что хочет разыскать бывшего ссыльного и лично его казнить. При одном упоминании о нем Анисим багровел так, что кожа на лице сливалась с бородой, сжимал кулаки и выдавливал из себя всего лишь два слова, будто только что вынутых из горна:
– Казнить буду.
Андрей вернулся в отряд, и все началось сначала.
В ту же голодную и холодную зиму Андрей часто, словно сон, вспоминал призрачные Леса. Он боялся много думать о них, поскольку воспоминания эти походили на сумасшествие либо больной бред. Разумом он верил, что не был ни в каких Лесах, все это привиделось ему во время болезни, но в его кармане лежал кленовый лист. Андрей боялся даже доставать его, лишь щупал сквозь ткань одежды, проверяя, на месте ли он, и каждый раз, прикасаясь к карману, вспоминал приветствие – Мир и Любовь! Вспоминал девушку со светлыми распущенными волосами, и душа наполнялась какой-то печальной радостью.
Андрей знал, что клен не растет в сибирской тайге, тогда как же попал к нему этот лист? И если Леса – плод воображения, то где же он был?!
Он осторожно расспрашивал партизан о Лесах, многие о них слышали, однако имели в виду не сами Леса, а грамотки, которые будто бы разносил по деревням Прокопий-дурачок. Одни предполагали, что все это – выдумки самого Прокопия, другие кивали на раскольников, которые якобы кочуют от скита к скиту по всему краю в поисках заветного Беловодья – последнего осколка земного рая…
Той же зимой в отряде появился Лобытов.
Он пришел с двумя молодыми парнями; все трое были тепло одеты, вооружены, имели запас продуктов, хорошие лыжи, и с первого же взгляда стало понятно, что эти люди не просто прибились к отряду, как прибивались другие, а пришли специально и знали, к кому идут. Они сказали, что ищут партизан, и Рыжов, порадовавшись, что парни явились без семей, оставил их в отряде. Но поздно вечером в избушку ворвался Дося, потряс кулаками:
– Ты кого пригрел, Анисим?! Мать твою!.. Я ж признал одного!
– Что такое? – насторожился Рыжов.
– А помнишь, продразверстка была? Еще при красных?
– Ну?
– Дак один из них хлеб из мужиков вытрясал! Вота! – Дося повращал глазами. – Глядеть надо, раз командир! Он мне наганом в морду тыкал! А ты в отряд его!..
– Давай их сюда! – приказал Рыжов. – Поглядим.
Дося, а с ним еще человек десять свободненских притащили парней, уже связанных и обезоруженных, поставили перед командиром. Дося поднес кулак к лицу одного из них, интеллигентного вида, сплющил ему нос.
– Вота тебе! Вота! Нагана нету, а то бы и я тыкнул!
Анисим отослал партизан, закрыл дверь на засов, потом развязал руки парням.
– Мы думали, у тебя, Рыжов, партизанский отряд, – недовольно сказал Лобытов. – А у тебя банда.
– Ты полегше, паренек, – заметил Анисим и пристукнул ребром ладони по столешнице. – Кто такой, чтоб судить: отряд или банда? Кто такой?
– Мы из Центросибири… Я – Лобытов. Ищем партизанские отряды, чтобы объединять и направлять действия.
– Ишь ты, правильщик, – огрызнулся Рыжов. – А чего ж тогда втихомолку пришли?
– Посмотреть хотели, – подал голос интеллигент. – Настроение и прочее…
– А ты помалкивай пока! – отрезал Анисим. – С тебя спрос особый. Дак чего дальше? Ну, пришли, поглядели, чего?
– Ничего, – просто сказал Лобытов. – Оставим вам нашего представителя товарища Коркина, – он показал на интеллигента, – а сами пойдем дальше.
– А зачем? – набычился Рыжов. – Хлеб вытрясать? Так нету хлеба! Сами голодные сидим! Он подобрал. – Анисим ткнул пальцем в Коркина. – Потом Колчак недоимки стребовал! Шиш у нас!
– Успокойся, товарищ Рыжов… – миролюбиво сказал Лобытов, однако Анисим прервал его, ахнув кулаком по столу:
– Командовать?! Мной командовать?!
– Никто тобой командовать не будет! – потерял наконец выдержку Лобытов. – Командуй сам сколько влезет! Говорю тебе – товарищ Коркин будет за представителя. Для связи с общим руководством партизанского движения Сибири!
Рыжов молча поворошил могучую бороду, соображая, что к чему, потом показал на Андрея:
– Вон у меня есть! Начальник штаба!
– Это еще лучше, – успокаиваясь, сказал Лобытов. – Вместе будут работать.
Анисим на мгновение расслабился. Подумал с минуту. Затем вдруг выбросил руку в сторону Коркина, потряс пальцем:
– Этого? Этого мне не надо! И даром не возьму!
– Пойми, Анисим Петрович, выбирать не приходится, – попытался образумить его Лобытов. – Каждый человек на счету.
– Чтобы он ходил и людям моим глаза мозолил? Да ни в жизнь! – отрубил Рыжов. – Наганом пугать, хлеб грабить – а потом навроде как начальник оттуда? – Он показал на потолок. – Во! – свел пальцы в фигу. – Если хошь, оставайся сам. А твой Коркин пускай еще куда идет, где его на морду не знают. И весь сказ!..
Видя, что упрямого Рыжова не переспоришь, Лобытов махнул рукой и… остался в отряде.
Андрей как-то сразу сошелся с ним, и начались длинные, на несколько вечеров и ночей, беседы. Поскольку спали в одной избушке, Рыжову быстро надоели эти беспредметные разговоры, он ворчал, ругался, заявлял, что не терпит болтунов, что сейчас надо говорить и думать не о политике, а о том, как накормить и сохранить отряд…
– А ты тоже слушай и вникай, – предложил как-то Лобытов. – Тебе, Анисим Петрович, пора вступать в партию большевиков.
– Я уже вступил в одну партию, хватит! – отрезал Рыжов.
– В какую? – удивился Лобытов.
