Рыжий порученец командующего, уязвленный пулей в голову, потерял много крови и находился в состоянии между жизнью и смертью. Он бредил, сжимая кулачки ослабевших рук:
– Нас не взять… Мы непобедимы… А мне дадут коня, дадут светлую шашку и буденовку с голубой звездой… Мы – непобедимы…
Пожалуй, он один оставался несломленным. Разоруженное воинство, истерзанное и смешанное с землей, сидело возле церкви в злом и горестном настроении. Республика рухнула с таким треском и так стремительно, что еще не было времени осмыслить крах, и партизаны, будто ерши, выброшенные из воды, хлопали ртами и топорщили колючки. Батальон же в который раз прочесывал территорию вокруг Березина, и когда были выловлены последние сопротивленцы, командир выстроил их в две шеренги и приказал раздеваться.
Бабы и малолетние ребятишки, стоящие на другом краю площади, за спинами бойцов внутренней охраны, уже оплакавшие сгоревшие избы и побитых мужей, завыли с утроенной силой. Они глядели, как уцелевшие отцы, братья и мужья стаскивают с себя военную одежду, сапоги и, оставаясь в исподнем, бросают все в кучу. А расторопные красноармейцы грузят имущество на подводу и увозят его из села. И когда бойцам осталось выстроиться и поднять винтовки, а мужикам – бывшим партизанам – осталось жить не больше минуты, над Березином вдруг возникла поразительная тишина. Наверное, людям вначале почудилось, будто они оглохли, поскольку многие ковыряли в ушах, а командир батальона тряс еще головой и делал глотательные движения.
Но потом стало понятно, что голоса слыхать, если говорить друг другу в ухо, а звонкости не стало и эхо исчезло, будто село ватой обложили. Командир крикнул команду построиться, а его никто не слышит. Видят только разинутый рот и не поймут, какой приказ. Тогда он обежал бойцов, растолковал и с горем пополам построил. Бойцы встали с винтовками к ноге, бывшие партизаны почувствовали смерть и слегка стушевались, но тут увидели, что из леса идет сам командующий Дмитрий Мамухин с сыном Ленькой- Ангелом, а на поясе у него огромная сабля без ножен, в руках – красный флаг со звездой и белым шитьем «Даешь мировую революцию!». Мужики сразу распрямились, встали по стойке «смирно». А командующий встал впереди шеренги своего воинства, отдал знамя Леньке, сам же взял саблю и прижал к сердцу.
– Хочу умереть с оружием в руках! – крикнул он палачам и изменникам. – Да здравствует революция!
Но никто его не услышал из бойцов внутренней охраны. И свои не услышали, хотя по губам поняли, о чем он сказал. Мамухин же поторопил командира:
– Стреляй скорей, предатель! Стреляй в красное знамя революции! Стреляй в верных вождей и борцов!
Командир снова забыл, что голоса в Березине свою звонкость утратили, поднял свою шашку и крикнул:
– Именем революции-ии! По врагам Советской власти-и!..
Бойцы же не услышали и не подняли винтовок. Они смотрели на бывших партизан в исподнем, а те – на бойцов внутренней охраны.
Тем временем Михаил стаскивал раненых к церкви и увидел два этих строя. Обращаться к кому-либо из них не имело смысла: по его разумению, все они страдали безумием, поэтому он бросился к помертвевшей толпе женщин и детей, стоящей за шеренгой бойцов внутренней охраны.
– Женщины! Дети! – закричал он, расталкивая народ и будоража толпу. – Спасайте отцов своих! Спасайте мужей! Идите и не дайте стрелять! Женщины! Дети! Спасайте!!
Он кричал им в уши, в лица, в глаза, дергал за руки, за одежду, словно будил спящих.
– Вставайте на колени! Кланяйтесь солдатам! Кланяйтесь! И плачьте! Плачьте и спасайте!!
И женщины, будто и впрямь проснувшись, оживились, зашевелились, встали на колени и поползли к бойцам внутренней охраны. А ребятишки, оторвавшись от юбок, ринулись вперед и обняли усталые солдатские ноги, затормошили штанины, голяшки сапог:
– Дяденька, не стреляй, дяденька!
Плачущие женщины протягивали на руках к ним грудничков, и те ревели, закатываясь от крика.
Ничего не было слышно в тот час в Березине, а этот громогласный плач и ор пробил глухоту и разлился под черным, дымным небом.
И дрогнули бойцы. Часто-часто заморгали, потянулись черными от сажи и пороха кулаками к глазам.
А женский плач становился будто колокольный набат, и детские голоса подзванивали ему малыми колокольцами.
Бывшие воины Партизанской Республики потупили головы, хотя все еще посматривали на развевающееся боевое знамя. Последним сломался командир батальона внутренней охраны. Он подошел к Мамухину, вырвал из его рук саблю с острым жалом, всадил по рукоять в оттаявшую землю и отломил эфес.
– А, ладно! Все одно передохнете!
– Смотрите! Смотрите! – вдруг закричали женщины, указывая в небо. – Ангел!
– Я Ангел! Ангел! – закричал Ленька-Ангел, стоя на церковном куполе с красным знаменем в руках. – Я полечу! Полечу!!!
Он оттолкнулся и будто бы сначала полетел, но полет над головами людей сломался, и Ангел рухнул на землю вместе с флагом. Люди едва успели расступиться, чтобы дать ему место.
Михаил Березин опомнился, когда Ленька уже корчился на земле, проливая на траву черную кровь.
– Отойдите от меня, – хрипел он. – Умирать буду…
Михаил склонился над ним, однако Ленька зарычал на него:
– И ты уйди!.. Уйди!
– Мне можно, я доктор!
– Все уйдите!.. Никто не должен видеть, как я умираю… Как Ангел умирает…
Люди попятились с площади. Бойцы охраны, отчего-то перепуганные и устрашенные, смешались с остатками армии мировой революции и отступили за пылающие казармы. Возле Леньки остался Михаил Березин. Сделать ничего уже было невозможно…
Михаил накрыл мертвого Леньку флагом и побежал к другим умирающим.
Он не заметил, как после смерти его вновь воспряли бойцы карательного батальона. Они притащили полевую кухню, растопили ее горящими головнями из пожара и стали варить кашу.
Занимаясь с ранеными, он не видел, как земля вокруг Леньки почернела, иссохла и растрескалась. И говорили потом, будто на этом месте долго не росла трава…
Небо над Березином от дыма стало совсем черным, на земле потемнело, будто при поздних сумерках, а потом, когда догорел пожар, оно сделалось пурпурным и зашевелилось, как живое. От этого немного посветлело, однако смотреть в небо человеку было страшно.
И невозможно было поднять глаз.
Бойцы наелись каши, подождали, когда ветер развеет жуткий, опасный для глаз пурпур, но, так и не дождавшись, решили отбыть в места, где ночевать привычней. Они построились в колонну поротно и пошли в Есаульск. И песню запели:
Сами же глядели себе под ноги, ибо стоило чуть-чуть поднять глаза, как сразу текли слезы и бойцы начинали реветь. Они пели и плакали. И чем громче пели, тем горше плакали.
Три дня пурпурное небо стояло над Березином. На четвертый оно угасло, как угасает лампада, но то ли от дыма, что вычернил облака, то ли от поднятого горячим воздухом пепла, небо осталось темно-серым и уже больше не открывалось. Смрадный дух пожарища реял повсюду, с какой бы стороны ни дул ветер; он перебивал запах молодой листвы, талой, открытой земли, и казалось, так пахнет теперь всюду.
Эти три дня, пока стояло над селом огненное небо, люди не выходили из церкви, где теперь нашли прибежище. Было тесно, хотя из храма давным-давно, еще в прошлом году, вынесли и спалили на огне все, что командующий посчитал лишним. Он сказал, что в мире нет ни Бога, ни черта, а есть только Идея мировой революции. Народ размещался на полу вповалку, и если лечь всем на один бок, то в церкви умещалось население, оставшееся от двух сел. Когда отлеживался на досках один бок и затекала рука, все
