лет он не имел права работать. Жил растратчик на средства жены — худенькой забитой женщины, с утра уходившей на службу и возвращавшейся поздно вечером. Пил он денатурат и за всё время совместной жизни Павел ни разу не видел соседа совсем трезвым, менялась только степень опьянения. Раз или два в день в дверь Павла раздавался неуверенный стук.
— Войдите! — говорил Павел. Дверь со скрипом отворялась, не сразу вся, а постепенно, неровными рывками. В образовавшееся отверстие высовывалась тощая, бледная фигура, одна рука опиралась на ручку, другая судорожно цеплялась за притолоку..
— Здрасьти… — Павел неохотно отрывался от книги. Вы знаете… моя жена… ик… знает французский, английский… ик… и немецкий.
— Простите, — говорил Павел по возможности вежливо, — мне очень некогда, я готовлюсь к экзаменам.
— Ах… извиняюсь… я зайду после…
Фигура исчезала так же медленно и неуверенно, как и появлялась.
К вечеру сосед напивался до такого состояния, что уже не мог передвигаться по комнате. Бедная жена, придя с работы, иногда часами не могла попасть в комнату. Тогда в коридоре раздавался нудный, безнадежный стук и измученный женский голос механически повторял: «Саша, открой, это я, проснись, Саша».
Но не мысли об отвратительной квартире и сомнительных соседях волновали и отвлекали Павла. Он уже привык переносить внешние материальные лишения, уходил в себя, — просто игнорировал окружающую обстановку. Волновало его другое.
Минувший год не прошел даром для организации. Она выросла и окрепла. Регулярно работало несколько кружков. Человек 15 молодых людей полностью отдавались делу, около 100–150 человек оказывали ту или иную поддержку. Группы работали разрозненно и разными методами. Николай и Павел были не столько руководителями, сколько связующими звеньями организации. И вот за последнее время Павел начал чувствовать всё возрастающее беспокойство. Что-то было не так. Неприятные признаки слежки всё возрастали. Первые глупые ошибки не прошли даром. Валентин, арестованный еще давно член организации, в свое время рассказал достаточно. После этого, несколько месяцев тому назад, двоюродного брата Павла Вячеслава, совсем не члена организации, вызвали в ГПУ. Через неделю Вячеслав как-то вечером зашел к Павлу. Войдя, он тщательно закрыл за собою дверь и подозрительно осмотрелся.
— Вот что, Павел, — начал он тихо, — я твоих дел и знакомств не знаю и знать не хочу, но должен предупредить, что тобой интересуется ГПУ. Откуда я это узнал — дело мое, но имей ввиду, я точно знаю, что на тебя имеется целое дело.
Павел знал, что расспрашивать в таких случаях не полагается. Глаза Вячеслава чуть бегали, но не от подлости, а от волнения и беспокойства, в них не было ни тени враждебности, раздражения и надрыва, обычно появляющегося в глазах невольных агентов ГПУ.
— Спасибо, — сказал Павел, крепко пожимая руку Вячеславу, — мне бояться нечего. Я, конечно, не сторонник советской власти, но и вины за мной никакой нет.
— Ну, это уже твое дело, — недоверчиво ответил Вячеслав, берясь за ручку двери. — Конечно, тебя не надо предупреждать, что этот разговор останется между нами.
— Митя арестован!
В суровом, почти холодном лице Николая сквозила жалость.
Павел невольно смутился. Он уже давно ждал этого и всё-таки неприятное известие потрясло его.
— Жаль, но, к счастью, мы уже приняли меры и арест не должен отразиться на организации.
— Может быть, не отразится… — в тоне Николая чувствовалось сомнение.
— А мать?
— Наверное теперь совсем сойдет с ума, — задумчиво ответил Николай.
— Уже целый год Митя отстранен от организации, — невольно раздражаясь, сказал Павел.
Митя, слишком порывистый и нервный, был отстранен за неосторожность. Кроме того, мать Мити, потерявшая во время революции мужа, так боялась за сына, что могла пойти на любую истерическую выходку.
— Я слышал, что он был связан с какой-то новой партией — группа крупных инженеров и экономистов вырабатывала свою программу. Митя каким-то образом сумел их обнаружить и войти с ними в контакт.
— У меня несколько иные сведения, — возразил Павел, — он, говорят, хотел использовать уголовников для приобретения подложных документов.
— Вернее всего было и то и другое, во всяком случае, мои сведения о партии верны, — Николай не проявлял никакой нервности.
— Надо организовать помощь, вероятно, мать сможет носить передачи, — сказал Павел.
Уже сделано — в нашем приходе много девушек, одна из них давно знакома с Телегиным, ей поручили помощь Митиной матери.
— Кстати, как с вашим приходом? — спросил Павел.
— Главный священник, как ты знаешь, арестован, но у нас недавно посвятили двух новых — один бывший юрист, другой — врач, они и служат. Мы на всякий случай уже начали подготовку к полному разгрому. Следующие три кандидата в священники примут тайное посвящение и не будут носить ряс.
В дверь постучали. Павел повернул страницу истории Покровского и сказал, как бы отрываясь от чтения: «Войдите!».
— Извиняюсь… моя жена знает английский, французский и немецкий…
— Простите, — почти грубо вырвалось у Павла, — мы готовимся к экзаменам.
— Извиняюсь… ик… я потом… Дверь медленно закрылась.
— Ох, уж и надоел! — тяжело вздохнул Павел. — Вот что, Николай, я наткнулся, повидимому, на две организации. Миша Каблучков в твоем ведении, у него есть знакомые в сельскохозяйственной академии. По моим сведениям, студент Золотарев из этой академии и его ближайшие товарищи создали группу. Надо проверить, что они за люди. В случае, если они действительно нам подходят, я смогу с ними связаться. Вторая группа, очевидно, создается одним инструктором волейбола. Я его наблюдаю уже целый год, около него много совсем хорошего народа. Сейчас ГПУ хотело арестовать его брата — факт этот и то, как он себя при этом держит, окончательно склоняют меня в его пользу.
— А проверял ты его со стороны? — холодно спросил Николай.
— Не проверял… постой, — вдруг сообразил Павел, — у меня есть одна возможность расспросить о нем.
— Но ты ведь говорил, что он атеист и бывший комсомолец?
— Да, бывший комсомолец и бывший атеист. Теперь он хотя и неверующий, но понимает значение религии и сочувствует православию. По правилам мы бракуем только воинствующих безбожников.
— Не забывай правил, которые сам вырабатывал, — продолжал Николай прежним тоном. — Кандидат должен быть сознательным врагом советской власти, не может быть воинствующим безбожником, должен любить родину и быть нравственным, честным человеком. Личная жизнь должна быть также изучена.
— Я же тебе говорю, что изучаю его год, — обиделся Павел, — верь моему опыту, человек подходящий…
Павел ехал в трамвае через неделю после разговора с Николаем. Народу в вагоне было немного. Стройная молодая дама несколько раз оборачивалась и внимательно всматривалась в Павла.
Почему она на меня смотрит и где я ее видел? — думал Павел. Дама сошла вместе с Павлом, решительно подошла к нему и спросила:
— Простите, если я не ошибаюсь, вы Павел Истомин?
— Да, — удивленно ответил Павел.
— Вы меня, очевидно, не узнаете? — Дама несколько смутилась и улыбнулась. Улыбка была ясная, хорошая.
— Простите, никак не могу припомнить, где я вас видел, — в свою очередь смутился Павел.
— Я сестра инструктора Быстрова.
