глубоком лесном овраге… Не курить! Кто смел зажечь спичку? Всё дело может сорваться из-за неосторожности…
Нет, это не спичка, это лесной пожар. Большевики подожгли лес.
— Борис Петрович, а Борис Петрович! — Федька держал в левой руке керосиновую лампу, а правой рукой теребил спящего Бориса за плечо. Борис с трудом очнулся от крепкого сна и сел на постели.
— Борис Петрович, тут к тебе…
— Кто ко мне? — Борис окончательно пришел в себя и увидел за Федькой мрачную фигуру Кузьмича.
— Здесь мне больше оставаться нельзя, — говорил Кузьмич, — они теперь всерьез за меня примутся. Надо уезжать немедленно и подальше…
Борис быстро оделся.
— Половина шестого, — сказал он взглянув на часы. — На нашу станцию идти нельзя, до Казанской железной дороги 10 верст, зато там никого знакомых. Важно затемно из деревни выйти… Мы тебя спрячем на несколько дней в Москве, а потом отправим в Сибирь. Там теперь везде на работу набирают, устроишься.
Борис открыл квадратную крышку, прикрывавшую лестницу под полом, опустился, дополз до угла, разгреб землю, нащупал герметически закрытую стеклянную банку, достал из нее наган, привел всё в порядок и вышел вместе с Кузьмичом из деревни.
Они молча шагали по безлюдной дороге. Тихо шелестел лес, туман залег в глубоком лесном овраге. Кузьмич остановился, зажег спичку и закурил.
— А я перед тем, как меня Федька разбудил, хороший сон видел! — сказал Борис весело…
Павел спал плохо. По городу шли аресты и обыски. Арестовывали студентов, врачей, ученых и больше всего инженеров. В деревне развертывалось раскулачивание. Казалось, что власть обезумела и нарочно уничтожает самых ценных для страны людей. Павлу снились какие-то кошмары: безобразные лица чекистов мешались с лицами друзей, а под утро приснился Сорокин в форме ГПУ.
После мучительной ночи наступило неприятное утро. Надо было сходить в университет. Правило волчьей жизни гласит: волк никогда не должен охотиться близко от своего логова. Павел никогда не занимался вербовкой в университете и ходил туда как можно реже. Может быть, потому он и дотянул благополучно до окончания. Но сегодня надо было узнать сроки последних экзаменов, и настроение Павла с утра испортилось.
Он уже оделся, когда в комнату вошли Борис и Кузьмич. Сели.
— Ставь, Павлушка, чайник и корми! — сказал Борис.
Когда примус зашипел, Борис рассказал в чем дело.
— Надо найти Кузьмичу убежище, пока будут добыты деньги и документы.
Павел задумался: все квартиры были либо на подозрении у ГПУ, либо к людям невозможно было обратиться с таким рискованным делом.
У Надежды Михайловны, матери Николая, есть одинокий старичок-родственник, — наконец, решил Павел, — может быть, у него…
Трам, пам-пам, трам-пам, пам-пам… — сухая старческая рука энергично отбивала такт мелодии по старинному столику. Около столика стояло красного дерева кресло с выгнутой спинкой. На кресле сидел худощавый старичок в поношенном костюме и матерчатых ночных туфлях… Над невзрачной фигурой высилась гордая осанистая голова с гривой густых белых волос. Орлиный нос напоминал французского аристократа, в черных глазах было что-то испанское, во всей голове что-то львиное, а в общем можно было с уверенностью сказать, что это настоящий русский барин, ничуть не сломленный революцией.
Трам-пам-пам, пам-пам… — продолжали барабанить пальцы. Ответив на стук Павла, Алексей Сергеевич никак не мог оторваться от поглотивших его мыслей.
— Да-с! — гневно обратился он к Павлу, — торговать можно и с людоедами… — эти большевиков не свергнут. Государь Николай Павлович послал армию против Кошута и спас этим династию. Он не думал ни о какой выгоде, но защищал принцип, которому служил всю жизнь. А эти? — «Торговать можно и с людоедами»…
Нет, дело всё в том, что раньше народы управлялись государями, а теперь управляются милостивыми государями… Да-с, не им бороться с большевиками!
Пальцы Алексея Сергеевича опять стали выстукивать грозный, негодующий мотив. Постепенно молнии, сверкавшие в черных глазах старика, угасли, и они приняли обычное ласковое и задорное выражение.
— А моего подвижника нет — где-нибудь молится, — сказал старичок саркастически, отбросив газету. Садись, мы сейчас попробуем у матери справиться. Наденька! — громко позвал Алексей Сергеевич. — Где ты, Наденька?
За перегородкой, сооруженной из пианино и громадного шкапа, что-то зашевелилось и через мгновенье оттуда появилась чистенькая, сухая старушка со смешными круглыми щечками и очень добрыми глазами.
— Мне с вами надо поговорить об одном очень важном деле, — сказал тихо Павел.
Алексей Сергеевич пододвинулся с креслом к стоявшему рядом с ним обеденному столу и, наклонившись вперед, приготовился слушать.
— Надежда Михайловна, Алексей Сергеевич, — начал Павел с некоторой опаской, надо спасти одного человека…
— Как? — спросила старушка.
— Нам надо его куда-нибудь спрятать на два-три дня. У меня нельзя, потому что…
— Приведите его к нам, — прервала Надежда Михайловна.
— Я думал о вашем двоюродном брате, он…
— У него неудобно. Приведите к нам…
— Его ищет ГПУ, он убил агента… — сказал Павел.
— Это меня не касается, я и знать этого не хочу, я в ваши дела не вмешиваюсь, — рассердилась старушка. Вы говорите: надо спасти человека, я вам отвечаю: приведите его к нам. Я его в углу за пианино помещу.
Алексей Сергеевич ничего не сказал, но энергично закивал головой в подтверждение слов жены.
— У нас нет другого выхода, — сказал Павел. — Большое вам спасибо.
Прощаясь, он от всей души поцеловал огрубевшую от работы руку Надежды Михайловны.
Подходя к университету, Павел увидел идущего навстречу Григорьева.
— Погоди, не торопись, — сказал парторг, — проводи меня немного.
Молодые люди вошли в Александровский сад и сели на лавочку. От кремлевской стены падала сумрачная тень, в саду было холодно. Лицо Григорьева выглядело так же мрачно, как эта тень, глаза смотрели куда-то мимо Павла, на широком бледном лице отросла рыжеватая щетина. Очевидно Григорьев не брился дня три.
— Вчера было заседание учебной части совместно с профсоюзными, комсомольскими и партийными представителями… Весь идеологически чуждый элемент решено исключить, не допуская до окончания университета.
Сердце Павла болезненно сжалось.
— Многие будут исключены… — Григорьев стал перечислять фамилии. Нахальные Бирюков и Боброва, бедный Миша Каблучков тоже попали в роковой список.
— А я? — спросил Павел.
— А ты остался. — Странное выражение пробежало по лицу Григорьева. — Тебя я отстоял, только смотри — никому ни звука… — В серых глазах вспыхнуло беспокойство. — Мой совет — не попадайся ты пока никому на глаза. Сдай экзамены понезаметнее, сходи к профессорам на дом что ли… а то увидят — вспомнят и сделают какую-нибудь гадость.
Павел сидел понурый и не знал, радоваться или печалиться от выпавшего на его долю счастья.
