— Я поеду с тобой, — решительно сказала Люба.
В глазах Бориса блеснула радость.
— Правда?
— Правда.
Синие глаза с поволокой подернулись влагой.
Борис привлек к себе Любу и поцеловал. В комнату вошел Никита Ильич, отец Любы, маленький белобрысый старичок с умными, хитрыми глазами.
— Папа, я выхожу за Бориса замуж, — объявила Люба.
Никита Ильич хорошо знал характер своей дочери и поэтому ни капельки не удивился быстрому решению. Кроме того, он любил Бориса.
— А как же это вы того?.. — Старик знал положение Бориса.
— Очень просто: вместо свадебного путешествия мы поедем в степь на мельницу к Мишке. Всё равно я на лето куда-нибудь поехала бы…
Люба прекрасно шила, хорошо зарабатывала и была вполне самостоятельной девушкой.
— Ну, что же — дай вам Бог!
Никита Ильич прослезился и поцеловал обоих.
— А теперь мы пойдем в кино, — заявила Люба, достала из модной кожаной сумочки губную помаду и стала красить полные, и без того розовые губы ловкими кошачьими движениями полных белых рук.
Глава восемнадцатая
ЖИЗНЬ ТЮРЕМНАЯ
Попав в камеру, Николай быстро применился к обстановке. Уже на воле он привык жить больше своим внутренним миром, чем видимой, внешней жизнью. Он почти не замечал мрачных стен камеры. Ложась вечером на жесткие доски, он натягивал на голову одеяло и читая вечерние молитвенные правила. Под праздники повторял наизусть целые всенощные. Утром Николай старался проснуться до поверки, чтобы так же, как кончил, с молитвой начать день. Из своих сокамерников он почти ни с кем не сблизился, заполняя день чтением и изучением языков. Допросов Николай не боялся — он почти о них не думал. Его только немного заботило, идет ли дело об организации или о приходе, ушедшем в подполье. — Это выяснится само собой… — решил он наконец, — сейчас надо готовиться к ссылке или концлагерю, всё равно, рано или поздно, я этого не избежал бы. Русская церковь обречена на мученичество; через мученичество и гонения она должна обновиться и окрепнуть. Надо собрать все силы терпения и молиться, чтобы Господь помог выдержать посланные им испытания.
Николай не был монахом и не знал, вступит ли на эту трудную стезю. Слишком много страстей возмущало этого спокойного и холодного на вид человека. Год тому назад Николай встретил девушку — высокую, худую, почти некрасивую, с русыми волосами — дочь дальнего родственника. У девушки были большие, как бы удивленные, глаза и она чувствовала себя неуверенно в трудной советской жизни. Эта неуверенность требовала поддержки и помощи. Николай полюбил девушку тяжелой, неспокойной любовью. Ему часто снилось, что Вера заблудилась ночью в тумане и зовет на помощь. Сердце охватывала жалость и он бросался искать Веру. Искал, искал и не находил… Голос становился глуше, глуше и, наконец, таял в непроглядном молоке тумана. Николаю казалось, что Вера когда-нибудь влюбится в недостойного человека, как Вера в «Обрыве» Гончарова.
Мечты о Вере и ложная, порожденная влюбленностью и пылким воображением мысль, что он во что бы то ни стало должен спасти эту мечущуюся душу, отвлекала Николая от прямого пути в монахи. В тюрьме неизбежность разлуки, как это ни странно, несколько успокоила романтические страдания Николая. Единственно чего он с трепетом ждал, это какой-нибудь передачи, какого-нибудь знака внимания от любимой девушки. Но увы, передачи от Веры Михайловны поступали раз в неделю с математической точностью, но ничего напоминающего в них Веру не было. Николай узнал через год, что Вера вышла замуж за скупого и нечестного карьериста.
Однажды, уже попав на нары, Николай проснулся для утренней молитвы и увидел на полу у «параши», на чистой белой подушке, голову священника. Это был совсем молодой человек с тонким смуглым лицом, напоминавшим нестеровских угодников. Когда всех подняли на поверку, священник быстро встал, собрал одеяло и подушку, положил их в ногах Николая на нары и стал в строй. — Опытный — знает все тюремные законы! — горько усмехнулся Николай. После поверки он сразу подошел к молодому священнику под благословение и представился. Священник оказался иеромонахом, трижды побывавшем уже в ссылке. Когда Николай спросил его фамилию, иеромонах назвал известный в русской истории княжеский род. Вместе с иеромонахом в камеру попал невысокий, благообразный крестьянин. Николай сразу предложил им пользоваться своим местом на нарах и поделился передачей. Таким образом он, наконец, нашел близких, духовно родных людей.
Иеромонах, отец Иоанн, много повидал и много где побывал: отбыл он три года ссылки на Оби в глухой деревне, знал оленеводство и рыбную ловлю, умел плести сети и ездить на собаках. Знал он и Дальний Восток, и Байкал. Душа у него была спокойная, уравновешенная, мышление трезвое и ясное. Вечерами он рассказывал всей камере о своих странствованиях и этим завоевал всеобщее расположение.
Крестьянин, Василий Иванович, больше помалкивал и приглядывался. Только через две недели он потихоньку рассказал Николаю свою историю. Оказалось, что в бывшей Рязанской губернии, недалеко от станции Сасово, было крупное крестьянское восстание: в нескольких селах крестьяне перевешали присланных из города коммунистов, разогнали колхозы и пытались захватить станцию… Войска ГПУ окружили весь район. Несколько сот человек было расстреляно на месте. Все, кто принимал косвенное участие в восстании или только мог принимать, были арестованы и высланы. Василий Иванович хотел бежать и уже доехал до Москвы, но при случайной проверке документов был задержан и теперь ждал отправки на родину для разбора дела по местожительству.
Мы правильно оценивали обстановку, — думал Николай. — Если говорить о возможности внутреннего антибольшевистского переворота, то прошедший 1929 год и нынешний 1930 являются, конечно, годами упущенных возможностей… Имейся в стране хорошо сколоченная, достаточно разветвленная организация, даже не большая партия, а просто организация, имеющая представителей повсюду, безусловно, можно было бы взять на себя руководство стихийно нарастающими повсюду волнениями и восстаниями. Но этого не случилось и зависит это не от нас. Это промысел Божий… Очевидно, для России нужны еще страдания, очевидно, она недостаточно очистилась, а потому, может быть, правильнее направить всю энергию на духовное возрождение народа. Господь сам избавит нас, когда мы этого заслужим.
Идея искупления общенародного греха собственным подвигом и страданием всё больше и больше увлекала Николая. Чем дальше, тем он больше и больше разочаровывался в чисто политической деятельности.
С утра и до ночи Бутырки жили странной, трагической, но интересной и разнообразной жизнью. Стоило только утром сесть у окна и просмотреть серию камер на прогулке, чтобы почувствовать это. Во всех окнах, выходящих на дворик, мелькали лица, из рядов прогуливающихся всё время раздавались отрывочные возгласы. Многие переговаривались на пальцах. Один раз Павел видел, повидимому, настоящих специалистов по разговору при помощи рук. Гулял он вместе с заключенными Пугачевской башни, в которой были только одиночки и сидели те, кого следователи взяли в настоящую обработку. За недостатком времени, обитателей Пугачевской башни выпускали на прогулку группами, человек по 5 или 6, но заставляли гулять не вместе, а на максимально далеком расстоянии друг от друга. Среди них был молодой чернобородый заключенный с красивыми блестящими глазами и движениями хищного зверя. Не успел мент оглянуться, как чернобородый узник быстро вскинул глаза по направлению к политической камере и начал непонятный разговор при помощи рук. Пальцы у него двигались, как у хорошего пианиста, с быстротой молнии, сгибались, разгибались и складывались во всевозможные комбинации.
Группа Павла и Николая отрицала такую конспирацию. Их тактика сводилась к полной маскировке, к
