самому взглянуть на землепашеский обычай. Перемахнул он заплот, затаился: князя нигде не видать, во дворе только девы стоят, радостные, так веселятся. Одно слово, невесты!
Проник он к черему, в одно окно заглянул, во второе – в палатах тоже везде девы.
Забрался на гульбище и посмотрел в окно опочивальни...
Там же князь обряд справляет, и довольно притомился, словно и впрямь землю пашет – вспотел, рубаха к телу льнет.
Войдет к нему невеста, постелет холстинку, поднимет подол, закрывши голову, и ложится на ложе. Князь осыплет лоно горстью зерна, потом воскладывается на деву и совокупляется, приговаривая:
– Вспашу твою пашенку и семенем своим засею. А ты с суженым пожнешь добрый урожай!
Дева потом встает, благодарит, берет с ложа холстинку окровавленную, щепоть зерна и уходит. На ее место тотчас другая приходит, и все сначала.
Позрел на это Важдай, кое-как сладил с собой, вспомнив, что след уважать чужие нравы и обычаи. Спустился он с гульбища и пошел, кляня себя, что не послушал ашкарского вождя и прямо поехал.
А на площади пир горой! Радуется и веселится Скуфь, не ведая, что в тот час творит князь с их невестами. Взметнул он бич да щелкнул над головами пирующих. Витязи же хмельные, так сразу и не уразумели, почему ярый муж за бич взялся, кричат:
– Отчего ты не радуешься, брат? Испей суры с нами!
Тогда он поднял турий рог и затрубил тревогу. Тут Скуфь вмиг протрезвела, ничего не поймет, но и ничего не спрашивает. Поскольку сарские кони сами прибежали на тревожный зов, то заседлали их и сели верхом.
Родственники невест всполошились, руками замахали:
– Эй, куда же вы?
– Не по нраву ваш обычай, – сказал им воевода. – Мы сами и вспахали бы свои нивы, и засеяли!
Тут земледельцы взбеленились, за оружием побежали, стали коней своих ловить, но покуда, хмельные, канителились, Скуфь уже далеко была.
Послушав своего воеводу, омрачились витязи и весь путь к Рапейским горам ехали хмурыми – трава увядала под их взорами, у дойных кобылиц молоко присыхало. Терпелив к чужим обычаям только тот народ, кто крепко держится за свои, но тут будто два ветра столкнулись да скрутились в гневный смерч. Претило сарам брать подобных невест, ибо в то время многие народы еще ведали, что муж, совокупляясь с девой, порочит ее, то есть влагает вместе с семенем и материнский рок, как влагают закваску в новый сосуд, дабы выбродила сура.
А какова закваска, таков и хмель, потому и брали замуж непорочных дев, чтобы свой род продлить, но не чужой.
И более всего было жаль обретенных и утраченных невест, которые подобно лиху все еще стояли перед взорами, и уж не манили неведомые рапейские девы.
Но встречный ветер и дорога скоро развеяли и растрясли печаль, и сморгнулось лихо, будто сор из ока.
Не такими и высокими показались Рапейские горы, но через них и в самом деле не было ни дорог, ни троп – один камень повсюду да густые леса, только привыкшие к ровной степи конские и свои ноги ломать.
День шли, ведя коней в поводу, другой и третий, делая затесы на могучих деревах, чтоб найти потом обратный путь. А горный хребет как стоял на окоеме, так и стоит, ничуть не приближается. Кое-как добрались до скального перевала и как посмотрели оттуда на страну рапеев, которая вроде бы за горами лежала, так и поняли, отчего никто назад не возвращается: насколько зрело око – дремучие леса, каменные останцы и не то что таможни или порубежной стражи, ни единого селения, ни дымка, и только орлы в небе кружат.
За всю жизнь эту синюю даль не пройти, не проехать! Да делать нечего, попили кобыльего молока и ступили с Рапейских гор под сень дерев.
Еще целую неделю то ехали, то пешими шли, покуда не узрели порубежный рапейский знак на высокой скале – высеченный в камне грозный лик бога Ра. Как полагается, витязи спешились, воздали ему жертвы жиром и отправились искать города и селения. Едут, смотрят, а у рапеев ни пастбищ, ни пахотных земель, ни прочих промыслов, дабы хлеб насущный добывать. Кругом один камень да болотистые леса в долинах, где рыщут непуганые дикие звери. Едут и думают, гадают про себя, мол, вождь ашкаров не зря говорил, будто жители загорной страны не сущи, ибо питаются и живут лучами солнца, отраженными на воде. А знать, скорее всего они бесплотны, и потому рапеев и увидеть-то невозможно, даже если мимо пройдешь.
И коли так, то зря Скуфь рыщет по горам и лесам: даже если и отыщешь рапеек, на что такие бестелесные невесты?
Нашли они реку, бегущую с гор, и поехали вверх по течению, полагая, что рапеи должны жить по берегам, возле своей пищи. Три дня скоро поднимались, до самого горного истока дошли, и тут встретилось им несколько причудливых селений. Дома у рапеев рубленые и поставлены в круг, так что посередине образуется площадь, а с тыльной стороны все глухие стены смыкаются и получается одна крепостная стена. И ворота, выходящие на восток, есть, однако открыты настежь и в селении даже стражи нет – заходи и бери что хочешь. В каждом жилище есть камелек, который топится изнутри, а дым выходит наружу, поэтому стены чистые и вокруг светло, хотя окон всего по два. Одно, крохотное, глядит на площадь и заделано настоящим хрусталем, а второе, большое и открытое, направлено на восток. И там, куда падают солнечные лучи, стоит плоская медная чаша, которая так начищена, что отражает свет и рассеивает его по всему дому. На полках глиняная посуда, у входа железные заступы и обушки, по обе стороны от камелька – постели из свежей травы.
И коль суще все это, знать, рапеи не призраки бесплотные, а вполне телесные люди, ибо носят одежды, едят, пьют, спят и трудятся.
Но при этом ни души вокруг! Только рогатые звери возле селений пасутся и к себе подпускают так близко, что рукой можно погладить, словно и не дикие вовсе.
Должно быть, люди поспешно бежали, ибо на площадях, где стояли жертвенные алтари, еще пепел в кострищах был горячим. Важдай всякий раз высылал разъезд, но сколько бы он ни рыскал по округе, даже следа человеческого не находил.
Тогда Скуфь по другому истоку вниз спустилась и пошла вдоль реки через всю страну рапеев, но куда ни придет, везде брошенные селения, незримые и неуловимые люди вроде бы только что были и ушли неведомо куда. А некоторые давно пожжены и уже травой заросли: видно, и здесь случаются войны.
Где же сыскать дев из воинственного племени, если весь народ бежит, бросая укрепленные деревни и не оказывая сопротивления?
И вот на семнадцатый день блуждания в недрах рапейских лесных земель обнаружили витязи целый каменный город, и тоже все ворота открыты. Заглянули они и вдруг видят, женщина на улице мелькнула! Одежды белые, а волосы – чистое серебро!
В тот же час Скуфь въехала в ворота, однако дома и улицы пусты, а на алтаре огонь горит. Возле него и увидели рапейку, скорее поспешили на площадь, но оказалось, это сморщенная древняя старуха с седыми непокрытыми волосами.
Однако и ей обрадовалась Скуфь, тотчас спешилась, пустила коней пастись, а сама вошла в город, взглянуть на первую рапейку, ибо никто из ныне живущих саров и даже бывших по соседству землепашенных саров и ашкаров этих людей не видывал. Старухи же у всех народов на одно лицо – седая, морщинистая и пятнистая от времени, стоит возле алтаря, опершись на клюку, и будто ничего не замечает.
Важдай оружие с себя снял, поближе подошел.
– Скажи, мать, – у саров так принято было обращаться к пожилым женщинам, – куда же ушли все люди? Мы с добром пришли, а мечи у нас потому, что путь к вам далек, через многие земли.
А она молчит, словно глухая и слепая, но зрачки в глазах вроде бы живые. Между тем солнце село, а из-за гор грозовая туча наползла, вот-вот разродится...
– Мы хотим взять от вас невест, – продолжал ярый муж. – Позови своего государя или князя, я говорить с ним буду.
