Анатолий Георгиевич Алексин
Два почерка
В записке не было ни обращений, ни посвящений. Но Женя шестым чувством педагога сразу догадалась, о ком писал Дима Воронов. Конечно же о своей однокласснице Танечке!
За стеной вдруг громко заговорило радио: сосед вернулся с работы. У него была такая привычка: входя в комнату, прежде всего, еще в темноте, включать приемник. И тут только Женя заметила, что уже поздно, давно пора было зажечь свет. Начала проверять тетради еще днем и ничего не успела проверить. А все виновата записка, нацарапанная бесшабашнейшим Диминым почерком и, видно, по рассеянности забытая в тетради.
Она уже успела выучить записку наизусть и все же, включив свет, снова склонилась над ней.
Женя ясно представила себе Диму Воронова, высоченного, плечистого девятиклассника с чуть плакатной внешностью. Так вот и хотелось поставить его где-нибудь на видном месте с высоко поднятой рукой, а рядом написать: «Сдавайте нормы на значок ГТО!» Да разве он хоть минуту постоит спокойно? Впрочем, Женя сама видела, как Дима Воронов, почти не шевелясь, сидел за шахматным столиком в читальне. А выиграв партию, он мог вскочить на стул и, приводя в ужас страстных поклонниц тишины — библиотекарш, провозгласить: «Ура! Еще одна корона пала! Долой монархию!..»
Дима был пионервожатым в пятом классе «В». Малыши таскались за ним как завороженные. Они на всю школу хвастались Димиными мускулами и сочиняли легенды о его подвигах. Когда Дима играл в волейбол, они со всех сторон обступали площадку и так шумно «болели», что не было слышно свистков судьи…
Однажды на катке Женя видела, как Дима Гулливером возвышался среди облепивших его малышей. Это было смешно и трогательно. Он учил пятиклассников — играть в хоккей строго и придирчиво командовал ими. А потом она видела, как Дима растирал руки малышу, потерявшему варежки…
Даже зимой Дима бегал без пальто, в кожаной куртке, но зато шапка у него была очень теплая — с ушами до самого пояса. Он называл свою шапку «полярной».
— Женя ясно представила себе и хрупкую близорукую девушку с первой парты, Танечку. Она была некрасива, а когда надевала очки, черты ее лица становились просто неуловимы.
Женя вспомнила, как на новогоднем балу кто-то из юношей пустил злую шутку по поводу неказистой Танинои внешности.
Дима тогда вплотную подошел к шутнику и с лицом, не предвещавшим ничего доброго, сказал:
— Твое счастье, что дуэли запрещены. А то бы проучил я тебя, дубина!..
И целый вечер танцевал с Танечкой.
«Ну рыцарь!» — мысленно восхищалась Женя.
Она вспомнила, что Дима и Танечка часто оставались в школе после уроков заниматься геометрией, с которой Танечка была не в ладах. Она не умела чертить, и самый простой прямоугольник казался ей совсем не таким уж прямым, а загадочным и коварным. Математичка Алевтина Георгиевна очень напоминавшая Жене классную даму былых времен относилась к этим занятиям скептически. Заметив както в уже опустевшей раздевалке одиноко висевшее Танино пальто, а на полке Димину полярную шапку, Алевтина Георгиевна усмехнулась:
— Занимаются?.. Ничего из этой так называемой «взаимопомощи» не получится. Их просто нужно учить порознь!
Поймите, задачи, которые решают мои юноши, девушкам вовсе не по плечу!
А Женя с придирчивостью учителя русского языка и литературы подумала: «Не по плечу… не по плечу… Так, конечно, говорят, а все же странное выражение: плечами, что ли, решают задачи? Сказала бы уж лучше „не по уму“…»
Женю раздражали и голос Алевтины Георгиевны, и ее манера снисходительно опекать молодых учителей, и ее абсолютная убежденность, что все случаи, встречающиеся в педагогической практике, можно предвидеть, классифицировать и разложить по типам, как арифметические задачи.
А если показать Димину записку Алевтине Георгиевне?
Господи, что с ней будет! Особенно от этих слов: «Я бы лучше прошел с закрытыми глазами по карнизу четвертого этажа. Если бы она… приказала!»
«А что, если Танечка и в самом деле вздумает приказать? — забеспокоилась вдруг Женя. — Нет, завтра же нужно будет что-то предпринять!»
В маленькой комнате было жарко. На улице стояла рыхлая, слякотная зима, похожая скорей на позднюю осень: ни слепящих глаза сугробов, ни узоров на окнах. Но домоуправление, напуганное прошлогодней жалобой жильцов на холод, топило с таким неистовством, будто на улице свирепствовали верхоянские морозы. Женя сняла вязаную кофточку, из кармана выпал конверт и аккуратным белым прямоугольником лег на пол. Это письмо было адресовано уже не Танечке, а лично Жене. Написано оно было не размашистым мальчишеским почерком, а ровными, каллиграфическими буквами.
И это письмо Женя тоже помнила наизусть вместе со всей его ложной и точной пунктуацией — рбилием двоеточий, скобок, тире:
«Создавшаяся ситуация требует: мы должны немедленно встретиться! Домой к тебе заходить не хочу (соседи — сплетни!). Мне известна школа, в которой ты преподаешь. Там я и буду ждать тебя завтра, после пятого урока. Разумеется, не в вестибюле — на улице!»
— Ну, разумеется, на улице, — тихо прошептала Женя. — А то ведь «ребята — сплетни!».
…Прежде чем завести разговор с Димой, Женя решила посоветоваться с Алевтиной Георгиевной. Она, конечно, заранее была уверена, что не сможет последовать совету математички, но ей было очень любопытно узнать этот совет, — узнать для того, чтобы, как говорится, «поступить наоборот».
Алевтина Георгиевна выслушала Женю с той снисходительной полуулыбкой, с которой ученик- пятиклассник проверяет давно уже известную ему таблицу умножения у своего младшего братишки- первоклассника.
Затем Алевтина Георгиевна подошла к зеркалу и стала демонтировать, а потом вновь сооружать сложную конструкцию на своей голове, которую она называла старинной прической. На это занятие у нее уходили все большие перемены.
— Видите ли, любезная Евгения Михайловна, — сказала математичка не очень внятно, потому что во рту она держала шпильки, — задача очень проста. Данные, как я вижу, вам ясны? Юноша вбил себе в голову, что он влюблен. Не так ли?
— Почему — в голову? Скорее в сердце…
Но Алевтина Георгиевна увлеклась и не обратила внимания на эту реплику, как не обращают внимания на лепет ученика не выучившего урок, но пытающегося невпопад вставлять фразы в речь педагога, объясняющего ему как раз то, чего он не удосужился выучить.
— Итак юноша вбил себе в голову, что он влюблен, — продолжала Алевтина Георгиевна. — Это ваши данные. Решение задачи чрезвычайно просто, хотя вы мне почему-то не назвали фамилии учащихся, так сказать, героев этой истории…
Математичка выждала немного. Женя смутилась, опустила глаза но фамилии «героев истории» та? и не назвала.
— Ну ничего ничего. Тайна так тайна. Решение задачи, повторяю, чрезвычайно просто. А вы растерялись? Что ж, вполне закономерно: вы ведь первый год в школе… Итак, отчего юноша вбил себе в голову все это? Оттого, что в голове у. него много пустого, так сказать, ничем не заполненного пространства. Надо, стало быть, его заполнить. Тут-то и приходит на помощь нам, педагогам, общественная работа. Загрузите его получше — и все как рукой снимет. Поверьте моему опыту.
Опыту Алевтины Георгиевны Женя не поверила, но и своего опыта у нее тоже не было. Она так и не знала еще, с чего начать когда Дима, по ее просьбе оставшийся в классе после уроков, сел боком на первую
