устало, после спектаклей. Даже в невечных романсах попадаются вечные строки: «Это было недавно — это было давно»…
Мария Теодоровна ждала за свои уроки и другой платы: надо было бесконечно слушать об одном и том же, не обнаруживая, что все уже давно известно. Лидуся рассказывала мне, как она умудряется создавать впечатление, будто они с Валерием всякий раз присутствуют на премьере воспоминаний. Ради музыкального успеха моего сына она готова была жертвовать и временем и терпением.
Я, случалось, обременительно дарила свою благодарность тем, кто хоть что-то дарил моему сыну. А Лидуся дарила не «что-то»…
_ «Это наш добрый гений! — думала я. — Со своим простодушием Валерий может и промахнуться». В Лидусе я видела преграду на пути его промахов и ошибок.
— Следуй за ней, — советовала я сыну.
Мать во мне побеждала воспитателя.
Яблоко от яблони, как говорят, недалеко падает… Но Лидусин характер далеко укатился от характера ее мамы.
Полина Васильевна обладала мелкими, но выразительно сострадающими всем вокруг чертами лица. Она была аккомпаниатором и долгие годы состояла при басе, гремевшем в буквальном и переносном смысле. А ее имя и фамилия неизменно печатались на афише внизу, шрифтом, который тоже выглядел мелким.
— Я без вас, как без голоса! — с ласковыми теноровыми интонациями ворковал на репетициях бас.
— Сказал бы это хоть раз со сцены, — иронично заметила Лидуся. — Равноправие не может быть тайным!
Самой Лидусе не подходили ни мелкие черты лица, ни мелкий шрифт. С малых лет мечтала она быть, как и мать, аккомпаниатором. «Пианистки-солистки из меня не получится», — молча, но здраво оценила собственные возможности Лидуся, одновременно замыслив и в аккомпаниаторском деле произвести бескровный переворот.
— Мы с Валерием будем называться дуэтом: голос и рояль! — будучи уже на первом курсе «высшего музыкального», утверждала она. — Не рояль при голосе, а оба — на равных правах! И в афишах это будет узаконено… Валерий меня как женщину, я надеюсь, пропустит вперед: «Лидия Назаркина (рояль), Валерий Беспалов (драматический тенор)». Так мы напишем. А еще лучше: «Лидия и Валерий Беспаловы».
Я поняла, что после бракосочетания не сын возьмет ее фамилию (на чем она при желании вполне могла настоять!), а она — фамилию сына. Причина была, я уверена, в том, что «Беспаловы» звучало эффектнее, чем «Назаркины», как-то величественнее.
Эпитет «драматический» поначалу смутил меня: я инстинктивно стремилась уберечь сына от всего, что связано с драмами. Даже в звуковом проявлении.
— Это дефицитнейший голос! — объяснила Лидуся. — Германн, Радамес… Иногда в театрах их даже некому петь!
— Но поэтому для драматического тенора и сочинено мало оперных партий, — высказала я осторожное опасение.
— Все, чего мало, что дефицитно, имеет особую ценность, — заявила Лидуся.
Она с младенчества стремилась представлять собой «дефицит». И ее будущий спутник жизни тоже должен был владеть редкими качествами. Разве мать могла возражать против этого?
Но вернусь к школьным годам…
У Полины Васильевны были три пластинки, невесть как сохранившиеся с довоенных времен: молодая Мария Теодоровна исполняла старинные романсы.
Лидуся под свой аккомпанемент заставила десятилетнего Валерия разучить все эти романсы и петь их с интонациями и придыханиями молодой Марии Теодоровны.
А когда разучивание было завершено, она и повела его впервые к уже состарившейся певице.
Слушая Валерия и Лидусю, Мария Теодоровна, словно проваливаясь в воспоминания, умиленно вздыхала, всплескивала руками… Когда Валерий вместе с роялем умолк, она тоже замерла. А потом, тряхнув плечами и возвратясь к действительности, произнесла:
— Самое банальное было бы сказать, что вы вернули мне молодость. Но вернуть ее невозможно. Вы напомнили… И за это спасибо!
О возрасте она говорила редко. Сын ее старел исправно, как и полагалось: сперва ему было сорок, потом — полвека, затем стало под шестьдесят. А Мария Теодоровна когда-то бросила якорь на глубину семидесяти лет — и глубже якорь не опускался… Но и выглядела она не более чем на семьдесят. Всегда как бы накрахмаленная и отутюженная, с белыми пышными волосами, она являла образец прибранности. «Быть в форме!» — от этого принципа она ни разу не отступила.
— Года через три тебе придется сделать антракт, — предупредила Валерия Мария Теодоровна. — Начнется мутация голоса. Он будет ломаться, но сломаться не должен. Так что поторопимся… Коль уж ты разучил мои романсы. Но главное-то для меня, запомни: открыть дарование!…
— Здесь вы откроете, — убежденно заверила Лидуся. Обо всем этом я узнала от сына…
Ежедневные занятия начались.
Тем временем Лидуся принялась готовить школьный концерт, в завершение которого зрителей обязан был потрясти дуэт «Лидия Назаркина — Валерий Беспалов». Но для этого остальные номера при всей их добротности не должны были доводить зрителей до потрясения. Этот свой замысел Лидуся осуществляла продуманно и кропотливо.
Но результат превзошел даже ее ожидания…
Свою программу «Старые пластинки» дуэт Назаркиной и Беспалова посвятил Марии Теодоровне, сидевшей в центре третьего ряда.
Пожилые учителя, бабушки и дедушки, избирательно приглашенные Лидусей, начали молодеть на глазах у всего зала. Мария Теодоровна была кумиром давно распрощавшейся с ними юности. И вдруг все возродилось… Репертуар, интонации и придыхания Валерия, аккомпанемент, точь-в-точь повторявший пластиночный, — все это вызвало не только сотрясшие зал аплодисменты, но и тихие слезы… Молодые зрители поддались настроению старших. Родители, тоже тщательно отобранные Лидусей, поднесли цветы Марии Теодоровне, а потом уж и участникам дуэта, начиная с аккомпаниатора. Режиссура оказалась блестящей!
И застенчивость моего сына не выглядела забитостью, не была унизительной для него — она истолковывалась как рыцарство: он уступал дорогу сильной представительнице все же слабого пола.
Концерт несколько раз повторялся: для окрестных школ, да и многие соученики Валерия и Лидуси рвались присутствовать на нем еще и еще.
Всякое действие, однако, вызывает противодействие, а всякий восторг рождает и антивосторг. Валерий, как и в детском саду, это с удивлением ощутил. А я не была удивлена, потому что знала: баланс между событиями радостными и печальными неукоснительно соблюдается. Если на мою долю выпадало что-нибудь доброе, я начинала с опаской ждать зла. И компенсация неотвратимо наступала.
Еще Гельвеций был убежден, что «из всех страстей зависть самая отвратительная» и что под ее знаменем «шествуют ненависть, предательство и интриги». Поскольку зависть вновь более всего угрожала сыну, я в целях обороны тщательнее, чем раньше, изучила ее повадки и высказывания о ней мудрецов. Я убедилась, что зависть в своих проявлениях гораздо конкретней доброжелательности. Доброжелательность склонна к словам, а зависть к поступкам.
Сева Калошин созвал внеочередное заседание учкома. Все внеочередное было любимо Севой: он вне очереди покупал пирожки в буфете, сдавал пальто в гардеробе и выступал на собраниях. Чаще всего он на собраниях и председательствовал, ибо возглавлял школьный учком.
На него вне очереди должна была обратить внимание и самая красивая девочка в школе. Тем более что все молодые лица на плакатах, казалось, списаны были с Калошина — лицо у него было таким открытым, что его хотелось немного «прикрыть»: создавалось ощущение сквозняка. Однажды Калошин намекнул Лидусе, что возрастной разрыв в два года — идеальный разрыв. Он привык провозглашать общепринятые идеалы… Но, верная моему сыну, Лидуся ответила, что воспринимает его лишь как учкомовского председателя.
