Несколько гимназисток и дам подошли ближе. Зазывалы притихли…
Коржун-Бурун-оглы медленно поднимал голову. Он как бы проплыл бесстрастно-изучающим взглядом от ножки, чуть больше приоткрытой клиенткой, до ее небесного личика. Затем он быстро опустил голову. Затем легчайше коснулся крема помазком и молниеносно провел им от носка туфельки к каблучку и таким же точным движением — от каблучка по другой стороне туфельки, к носку. Затем, ожидая того момента просушки крема, когда он даст наилучший блеск, мастер взял щетки, очертил ими пяточную кость клиентки, разумеется в воздухе, но близко, на расстоянии в миллиметр, и приятно отчетливым, звучным голосом произнес:
— Безукоризненной формы кальканеус…
Затем конец его щетки указал на косточку наружной лодыжки:
— Миниатюрный маллеолюс латералис…
Он направил конец щетки на внутреннюю лодыжку:
— И элегантно незаметный маллеолюс медиалис…
Он сделал круг, очертив весь голеностопный сустав, и обобщил:
— …являет нам артикулятио талокруралис редкого совершенства.
Клиентке явно доставило удовольствие научное определение косточек ее щиколотки и пятки. Потом клиентку поразило невиданно быстрое мелькание щеток… и в то же время — приятно мягкое их касание сквозь кожу туфельки.
Когда до зеркального блеска были начищены обе ее туфельки, она протянула Коржун-Бурун-оглы серебряный рубль и подарила самую очаровательную улыбку.
Улыбку несравненный мастер принял — то есть поднял веки, вобрал ее и быстро веки опустил, но навстречу серебряному рублю он руки не протянул. К рублю протянулась длинная рука того, кто звонил в колокольчик, и серебряный рубль скрылся в его кармане.
Первая клиентка отходила от мастера медленно, в какой-то задумчивости, лилейно колеблясь в волне белых кружев… А на место этой явной законодательницы мод уже готовились, тянулись ножкой к пьедесталу другие клиентки. Многим захотелось услышать высоконаучную оценку своих щиколоток и всего ансамбля косточек голеностопного сустава.
Столь многим этого хотелось, что к часу темноты Коржун-Бурун-оглы не успел начистить туфельки всем желающим и продолжал их чистить при свете фонарей, так сказать, почти вслепую.
Навстречу дающей ручке всякий раз протягивалась рука зазывалы с колокольчиком. Его друзья не с той непрерывностью, как вначале, но все же продолжали свою голосистую рекламу — для оживления и увеселения виртуозного рабочего процесса, да и сам он для той же цели время от времени высоко поднимал колокольчик и звонил, заодно как бы приветствуя новую поставленную на пьедестал ножку.
Задолго до темноты, приблизительно после первых трех часов работы, зазывалы исчезли с площади. Но через некоторое время они появились с четырьмя ароматными горячими кавказскими шашлыками и двумя бутылками грузинского вина.
Был объявлен перерыв. Воспитанные гимназистки и воспитанные дамы признали, что пора его сделать, что, конечно же, мастер должен подкрелиться после такой невероятной работы, да еще с такими знаниями, каких ни у одного из всех чистильщиков Тифлиса нет.
Зазывалы окружили несравненного мастера, чтобы не видно было, как долго у него развивался аппетит и как плохо ему удается скрыть это. Кроме того, ему приходилось пить вино из горлышка бутылки, так как на бокалы решили гонорар не тратить.
Когда вычищена была последняя пара туфелек и дана меткая научная характеристика последней паре ножек, Коржун-Бурун-оглы сделал какой-то странный знак зазывалам — он поднял плечи к ушам. Двое тотчас подошли. Они благоговейно смахнули пыль с его коричневых сандалий, взяли его под руки и повели. Высокий зазывала с колокольчиком, прихватив щетки, последовал за ними.
Две грузинки выше среднего возраста, которым несравненный мастер только что вычистил туфельки, о чемто горячо спорили — по всей видимости, о том, чья щиколотка была признана более совершенной. Они спорили и поглядывали на удаляющегося мастера. Его поступь казалась солидной, степенной. Но он часто останавливался и делал какие-то интересные, вероятно ритуальные, движения в воздухе то одной ступней, то другой. Глядящих ему вслед клиенток даже заинтересовало, какой же он нации и какого вероисповедания…
В затекшие от непривычно долгой неподвижности нижние конечности несравненного мастера вонзались в это время сотни иголочек и беспощадно больно кололи.
Казавшиеся ритуальными движения несколько облегчали и ослабляли эти уколы.
Гонорара за виртуозную чистку туфелек и научную оценку множества голеностопных суставов хватило на четыре билета в вагоне третьего класса пассажирского поезда Тифлис — Петербург, каким той же ночью отбыли четыре студента-биолога Петербургского университета, высланные на Кавказ за участие в студенческих волнениях недопустимого накала.
ЭПИЗОД ВТОРОЙ
История неотвязной любви, рассказанная много лет спустя тем, кто был зазывалой с колокольчиком
Теперь это красиво седеющий маститый профессор.
Он не ссутулился и так же высок. На нем безукоризненно сшитый серый костюм и серые замшевые полуботинки.
Он садится в удобное кресло своего элегантного кабинета и, мечтательно поглядев в окно на Неву, говорит:
— Люблю побеседовать на лирические темы. Они обогащают, освежают. Их следовало бы включить в жизненный график. Но все недосуг, все некогда: лекции, сложнейшие эксперименты, международные конференции. Редко выпадет вот такой спокойный день. Сегодня он нам очень кстати. Ведь для того чтобы приблизиться к интересующему вас событию, надо перелистать назад много страниц, приподнять много пластов. А они крепко слежались. Они затвердели…
Профессор задумывается, чему-то улыбается и предлагает:
— Пожалуй, для начала, чтобы легче было пласты приподнять, я расскажу вам изящную новеллу о первой любви президента де Голля…
Нет, кажется, она нигде не опубликована. Я слышал ее из уст сына президента в доме моих парижских друзей. В устах обаятельного сына она прозвучала так:
«Мой будущий отец страстно — русские сказали бы: глубоко — полюбил очаровательную, обворожительную мадемуазель Н. Его лучший, искренний друг, к несчастию, полюбил ее же. Кончилось дело тем, что она не вышла замуж ни за того, ни за другого. Она предпочла третьего. Но мой отец и его лучший друг успели стать к тому времени врагами.
Они старательно избегали возможности столкнуться лицом к лицу, оказаться в одной гостиной или на одном вернисаже.
Проходил год за годом. Проходили десятилетия.
Де Голль стал генералом, стал президентом Франции. Его бывший друг стал архиепископом. И они умудрились за весь этот долгий срок ни разу не встретиться, ни разу не оказаться рядом.
Но вот наступает одно майское утро. Президент де Голль в генеральской форме, в головном уборе с высокой тульей, похожем на головные уборы французских железнодорожников, стоит со свитой у своего президентского вагона и… видит, как по узкому Перрону в его сторону движется архиепископ и группа прелатов.
Да, это он, архиепископ Франции со своей свитой. Он шествует впереди в длинной сутане. Он ближе и ближе…
Черт побери эти узкие перроны старых парижских вокзалов! На этот раз встреча лицом к лицу неминуема.
Через три… две… одну секунду — взглядом или словом выскажется то, что копилось более тридцати
