трубку.
— Господа, — сказала я, вставая, и, вспомнив про Татьяну, добавила:
— ..и дамы, прошу меня извинить, но должна откланяться, меня ждут спешные дела.
Поправив ярко-желтый ремень «Никона» на плече, я всем кивнула и направилась к выходу.
— Не забывайте к нам дорогу, — напутствовал меня на прощание Наперченов.
Ну и фамилия, подумала я, спускаясь по лестнице, даже во рту горько стало.
В хорошем расположении духа я села за руль своей «Лады» и направилась к консерватории. Впечатление, произведенное на меня каждым в отдельности и всеми вместе сотрудниками штаба «Родины», не было, надо сказать, однозначным. Я по-прежнему симпатизировала Корниенко. Наперченов — личность более одиозная, но живая и неординарная — тоже затеплил в моей душе звездочку умеренной симпатии, что же касается Чижикова, Марата и Татьяны, то, несмотря на неприязнь, которую они вызвали у меня, я все-таки полагала, что и они не лишены определенных положительных качеств, и если эти самые качества и остались мной не узнаны, все же не стоит подозревать в их отсутствии перечисленных штабистов.
Я еще издалека заметила желтую спортивную куртку Алексея. Припарковав машину, я скорым шагом пошла к консерватории. Игра солнечных лучей была недолгой, небо опять заволокли громоздкие ленивые тучи, и начал накрапывать противный мелкий дождик. Поднялся ветер, казалось, наступил вечер — так нахмурилось небо. Я подняла воротник своего короткого кожаного пальто и поспешила к навесу. Алексей тоже заметил меня. Я призывно помахала ему рукой, он выскочил из-под козырька консерватории и побежал ко мне. Он улыбался.
— Ну и погодка! — воскликнула я.
— А чего ждать от второй половины октября? — резонно заметил Алексей. — Может, кофе выпьем?
— И то правда, чем еще заниматься в такую погоду?
Мы поспешили в подвальчик, перед которым мелким жемчугом капель поблескивала вывеска: «Куры- гриль, манты, хинкали».
— Я, откровенно говоря, рад твоему приглашению… — начал было Алексей, когда мы влетели в помещение и ринулись к гардеробу.
— А я тебя, собственно, никуда не приглашала, — пошутила я, но увидев, как опечалился мой спутник, поспешила добавить:
— Приглашала, конечно, иначе зачем подсовывала свою визитку.
Лицо Алексея как по мановению волшебной палочки просветлело, рот разъехался в наивной улыбке.
— Давай-ка лучше не кофе возьмем, а чего-нибудь посущественней. Если уж мы попали в этот гриль-бар, так давай отведаем изделия местных поваров, — весело сказала я.
Лицо моего нового друга вновь посерело и вытянулось. В глазах проступило растерянное выражение.
— Насчет денег не волнуйся, — ободряюще улыбнулась я, удивляясь про себя тому, с какой быстротой и непосредственностью лицо Алексея выдает его мысли и реагирует на внешнюю ситуацию.
— Нет, я так не могу, что я, альфонс, что ли? — заартачился он, останавливаясь посреди зала. — Давай вот как сделаем. — Его лицо немного просветлело. — Раз уж у меня нет наличности, чтобы купить курицу, я возьму себе кофе, а ты себе — гриль.
— Эврика! — рассмеялась я. — Вставай в очередь и обеспечь, пожалуйста, нас обоих нормальным ланчем, — я сунула ему в руку две сотни.
— Ты че! — ошарашенно посмотрел на меня Алексей. — С ума сошла?!
— Кроме курицы, возьми также чего-нибудь на десерт, соку, фруктов, — окончательно добила я моего незадачливого друга.
— Ну ты даешь! — с восхищением и оторопью воскликнул Самаркин. — С тобой не соскучишься.
— Устами младенца глаголет истина, — шутливым тоном сказала я и, заприметив свободный столик в уютном уголочке, двинулась в глубину зала.
Наша смешная перепалка не осталась незамеченной собравшейся в подвальчике публикой. Когда я шла вдоль рядов деревянных столов и лавок, то ловила на себе заинтересованные взгляды мужской половины и высокомерно-насмешливые — женской. Что поделаешь, если женщины в нашей стране в любой себе подобной видят свою соперницу? А уж если представители сильного пола начнут поедать вас воспаленными взорами — тут уж держись! Нимфы превращаются в злобных фурий.
Это хорошо известно любой дамочке, обладающей не только красивой внешностью, стройной фигурой, но еще и некой изюминкой, до которой так охочи мужики.
Я уселась за стол, демонстративно закинула ногу на ногу и, пользуясь вынужденным простоем, так сказать, вернулась мыслями к Корниенко и его штабу.
Я не могла понять, почему среди конкурентов и врагов движения не называлась партия «Народная власть».
Вернее, называлась, но как-то вскользь, неакцентированно-стыдливо. Я знала, что «Народная власть», несмотря на такое ничего не значащее, можно сказать, размытое и банальное название, отличалась радикально-демократическими устремлениями, защищала и отстаивала ярко выраженные правые взгляды, а потому была партией интеллигенции и вообще всех высокообразованных людей. Знала я также и то, что во главе избирательного штаба «Народной власти» стоит отец моей приятельницы Супрун Евгении, с которой я познакомилась в агентстве по недвижимости, когда получила, наконец, возможность купить себе квартиру.
Супрун Теодор Георгиевич, будучи довольно крупным бизнесменом, отличался завидной широтой взглядов, образованностью, обходительностью и так-том. Был у него, правда, один грешок, в котором, возможно, был повинен его пылкий темперамент и склонность почудить на романтический лад — он был чертовски уязвим для хорошеньких женщин. Но даже если таковых и не оказывалось радом и приходилось довольствоваться сомнамбулами вроде встреченной мной в штабе «Родины» секретарши, то ему на выручку приходило его буйное, сексуально ориентированное воображение. Он выпивал, как шутливо рассказывала о нем Женька, сто, потом двести, потом еще двести граммов спиртного и без труда представлял себе, что перед ним не тупая дремучая каракатица или сыплющий физическими формулами или духовными выкладками синий чулок, а очаровательная в своей мнимой небрежности и капризах красавица. Как говорится, не бывает некрасивых женщин, а бывает «мало выпил». Или еще лучше сказал Фоменко по «Русскому радио»: «Не бывает страшных женщин, бывают трусливые мужчины».
С женой Теодор Георгиевич вот уже семь лет как разошелся, сочтя семейный быт, причем хорошо организованный, непреодолимым препятствием для скаковой лошади, коей и была поначалу его любовь к Веронике Сергеевне — матери Женьки. Холостяцкая жизнь вполне удовлетворяла Женькиного папашу, позволяя ему не зацикливаться на какой-нибудь одной дамочке, а иметь их в изобилии, причем по несколько одновременно. Ну разве не чудо: не успеет один роман кончиться, как ему на смену уже спешит другой, сплошная свежесть, как шутила Женька, которая была отменной хохотушкой — унаследовала это благое и ценное качество от отца родимого. Я долгое время не могла понять, зачем Теодору Георгиевичу понадобилось встревать в политику, ведь то волшебно-романтическое и стойкое весеннее настроение, в котором он шествовал по жизни, казалось, должно было с лихвой вознаграждать его жизнерадостную душу и за возможные промахи в бизнесе, и за тягостные минуты неизбежно тоскливых воспоминаний.
Потом решила, что дела коммерческие требуют от Супруна участия в «Народной власти» — ведь он как никто другой должен был быть заинтересован в глубинных экономических преобразованиях и прежде всего в отмене таких чудовищных налогов, благодаря которым наше производство стоит, а реки и озера день ото дня все более отвечают экологическим нормам.
Да, есть и свои прелести в «застое».
Интересно было бы посмотреть на Теодора Георгиевича и очно, как говорится, убедиться, что его каштановые волосы по-прежнему излучают здоровый блеск и силу, словно только что вымытые «Пантином- про-ви», в зелено-карих глазах с восхитительной хитринкой буйствует «половодье чувств», а в крови поет «неутраченная свежесть», но это пока не входило в мои планы.
— А вот и наша курочка-ряба, — повеселел Алексей.
