шину.
В руках у Витьки был мяч, надутый чужим воздухом.
— Ну-ка, иди сюда! — позвал я. Он подошёл как ни в чём не бывало. — Держи насос и качай! — сказал я зло и тихо. — И попробуй спусти ещё раз! Я из тебя самого весь воздух выпущу! Понял?
Витька испуганно кивнул и взялся за насос. Потом он глупо попробовал перепустить воздух из мяча обратно в шину. У него, конечно, ничего не вышло.
«Сделанного не воротишь…» — подумал я мрачно.
Дома я поставил стакан чая, сковородку с картошкой на край своего столика, положил перед собой тетрадь для диктантов, включил приёмник и стал ловить приятный голос вчерашнего диктора. Я сразу поймал его и обрадовался, забыв всё на свете.
Сначала диктор читал про положение на Кипре, потом про европейский общий рынок и про новый спутник.
Я одной рукой быстро писал, а другой ел картошку. Потом диктор передал сообщение про остров, на котором находятся богатые плантации гвоздики, и сказал, что колонизаторы больше не воруют у жителей гвоздику и она вся принадлежит народу.
Я нечаянно написал вместо «гвоздика» «клубника», расстроился и представил Гарика в нашем саду. На нём колонизаторский шлем, колонизаторские шорты, он топчет грядки и ест клубнику, а весь наш класс гнётся в три погибели и падает от жары и усталости…
Я выключил приёмник. Правильно однажды сказал отец: «От себя никуда не уйдёшь!»
Я задумчиво написал в тетрадке слова владельца «Победы»: «Мнимое благородство с точки зрения высшей нравственности» — и вздохнул. Да-а, мне было ясно, что что-то внутри меня будет тоскливо давить и давить, если я, как древний грек, не разрублю гордиев узел дамокловым мечом.
Рубанув с размаху по воздуху так, что заныло плечо, я позвонил в квартиру Вальки на нашем этаже. Валька открыл дверь. Я прямо в лоб спросил его:
— Если бы к тебе подошёл человек и позвал на нехорошее дело, что бы ты ответил?.. Призови на помощь все свои умственные способности! — вспомнил я любимое выражение нашего завуча.
Валька наморщил лоб.
— Я бы ответил: «Дурак».
— Это я и без тебя знаю. А если бы он сам пошёл?
— Если шпион, я бы ему: «Руки вверх!»
— А если он из твоего класса?
— У нас нет в классе ни одногошенького шпиона! — гордо заявил Валька.
— Скучный ты человек, — сказал я и стал спускаться по лестнице.
Валька шёпотом спросил, перегнувшись через перила:
— В вашем классе шпион? Он империалистам выдаёт, сколько у вас двоек?
— Это не является военной тайной, — презрительно сказал я, но добавил: — Диверсант у нас в классе.
Валька со страхом и уважением смотрел мне вслед и наконец сообщил:
— Я открытие сделал… Эй! Я видел, как один зверь превратился в другое животное! Не веришь?
Тогда я не обратил внимания на эту чепуху, потому что Валька целыми днями возился со своими птицами, рыбками, белыми мышами и вечно хвастался какими-нибудь открытиями. И вообще мне было не до него. Разрубать узел — так разрубать разом!
Асфальт во дворе нагрелся и был сухим, как будто я его совсем не поливал. Пенсионеры стучали фишками, но приладили над столиком большой зонт для защиты от солнечного удара.
А Пётр Ильич продолжал разгадывать кроссворд. Я, собравшись с духом, спросил у него:
— Пётр Ильич! Если бы к вам подошёл товарищ, который с самых яслей, и пригласил на нехорошее дело… Что бы вы сказали?
— Э… э… — задумался Пётр Ильич и радостно воскликнул: — «Ракурс»!
— Кто это такой? — поинтересовался я.
— Конечно, «ракурс»!.. Определённое положение. Тогда по вертикали выходит «абракадабра», а здесь «контрапункт» и «Семашко»!
— Так что бы вы ему сказали?
— Вот, батенька Семашко, и встали вы на своё место! — радовался Пётр Ильич.
— Товарищу что бы вы сказали? — не отставал я.
— Тэкс, тэкс… Товарищу? — Пётр Ильич посмотрел на меня поверх очков строго и изучающе. — У меня не может быть таких товарищей. Это — раз.
Во-вторых, я честно прожил свою жизнь и без ложной скромности смею утверждать: внешне произвожу впечатление в высшей степени порядочного человека. А также внутренне. Меня никто не приглашает на грязные дела. Рыбак рыбака видит издалека… — Пётр Ильич помолчал. — Город в Африке можешь вспомнить? На букву «К».
— Касабланка!
— Нет!
— Катанга!
— Это не город.
— Конакри!
— «Ко» или «Ка»?
— «Ко»! — сказал я.
— Ого! У тебя прекрасная эрудиция. И грамотен ты весьма. А не ты ли завалил русский?
— Я…
— Как же это, батенька? А матери деньги теперь выкладывать репетиторам?
У меня слёзы навернулись на глаза от похвалы Петра Ильича.
— Я и без репетиторов выправлюсь, — сказал я. — Вот только разрублю гордиев узел дамокловым мечом…
— Прекрасная эрудиция, — удивился Пётр Ильич. — Кстати, передай матери, что я займусь с тобой. Только без денег. Неужели я произвёл на неё впечатление человека, репетирующего за деньги? Абсурд… Мы будем писать диктанты и бродить в дебрях кроссвордов. Это развивает грамотность… Нашлась лиса?
— Вчера я был к ней не причастен, а сегодня причастен, — сказал я.
— То есть как это? — Пётр Ильич протёр очки.
— Так нужно. Потом узнаете, — сказал я загадочно и заторопился в милицию. Я решил обо всём рассказать в детской комнате и попросить помочь мне и Пашке.
Сначала я почти бежал по улице: так было легче не струсить и не вернуться обратно. Но на полпути почувствовал, что не струшу, пошёл не спеша и около аптеки неожиданно встретил Гарика. Заметив меня, он хотел спрятаться за газировщицу, но я крикнул: «Эй!», замахал руками, и ему пришлось с кислым видом дожидаться, пока я подойду. Я обрадовался, что он жив, хотя и нездоров.
Лицо у Гарика было каким-то серо-зелёным, а волосы на голове свалялись.
— Всё из-за тебя… — сказал он, скривившись.
— Что? Что из-за меня? — прикрикнул я.
— Живот. Вот что. Даже слону от корзины клубники стало бы плохо. И сутки ничего не ел.
— Не надо было лазить! Если бы я тогда заставил тебя съесть чучела малиновки и трясогузки, ты бы в сад не полез, — сказал я. — Ведь ты кто? Ты колонизатор. Туземцы сажали, сажали гвоздику, а ты один её ел. То есть он ел гвоздику, а ты клубнику. Понял? И у тебя, — я наклонился к уху Гарика, — знаешь что болит?
— Что?
— Не живот, а совесть… И будет болеть, пока ребятам всё не расскажешь. Лучше расскажи сам. Простят в последний раз.