Одноглазый мотнул головой, не смог выдержать тяжелого африканского взгляда.
— Давай спокойно разберемся, по порядку. Согласен, старый?
Одноглазый считал себя хитрым и мудрым чеченом.
— Согласен. Давай разберемся.
— Я предлагаю разойтись мирно. Просьбы, предложения?
— Земляка хотим обнять. Хотим поговорить, нам есть что вспомнить.
Обезьян показал пальцем на Адамчика:
— Этот зверек, про него говоришь?
— Он друг мой, сын мой, земляк.
— Понимаю. Если бы не этот зверек, ты бы к нам не лез, старый?
— Зачем плохое слово сказал?
— Извини, старый, повторю вопрос в корректной форме. Если бы твой друг, сын и земляк не сидел в нашей клетке, ты бы нам мешал отдыхать после обеда?
Одноглазый понял, что вопрос не простой и надо придумать, как ответить. Но не придумал. И ответил, как проще:
— Нет. Не мешал бы.
Обезьян пошел к нарам, поднял Адамчика за плечо.
— Вот этот сын твой и друг?
— Да.
Одноглазый все еще не понимал, что сейчас сделает Обезьян.
— Я драться не хочу, я мирный человек. Но я хочу спокойно поспать после обеда, а вы лезете, шумите, нехорошо.
Обезьян бодком свалил Адамчика, перевернул лицом в пол, уперся в спину коленом и надавил. С громким хрустом сломался позвоночник.
Одноглазый охнул. Всё произошло слишком быстро.
— Зачем ты так? Зачем?
Адамчик дергался в смертных судорогах, елозил по полу, гремел железом. Зря родители назвали сына именем первого человека. Назвали бы проще, вдруг бы да и жил проще и ой как хорошо бы жил: с неверными не пошел воевать, поехал в Москву, устроился на первое время мерчандайзером в сетевой магазин, любовницу завел, кассир-контролер в том же магазине, старше лет на 15, но зато квартиру не надо оплачивать, по сговору можно покупателям лишние суммы в чеках пробивать за некупленные товары, а товары эти воровать, потом зарегистрировался как индивидуальный предприниматель, на строительном рынке торговал сантехникой, продавщиц нанял и трахал их, когда хотел, и в подсобке и домой водил.
Адамчик затих.
Обезьян запихнул труп под нары.
— Не мешайте людям отдыхать после обеда.
Одноглазый закричал и повторял потом еще долго одно и то же:
— Всех убейте, всех!
Чичи и рекруты теперь не тыкали между решеток, не отвлекались, а били по замку, а мы били их по рукам. Все в нашей клетке поняли, если чичи прорвутся, будет плохо, и разломали шконки, вооружились уголками.
Чичи, даже те, что стояли на лестнице и ждали заложника, отвлеклись на драку и забыли про спецназ.
Внезапно распахнулась шлюзовая дверь. Наверное, смазали маслом запоры и маховики, и они не клацнули, не заскрипели.
Рекс просунул автомат, выпустил короткую очередь.
Чичу, который стоял ближе, снесло голову, тому, который стоял за ним, пули попали в грудь.
Еще очередь, и срикошетившие от потолка пули достали полосатых в проходе.
Полосатые затопали, поспешили укрыться в клетках. И только раненые не испугались выстрелов. Может быть, пули представлялись им избавлением от боли.
Рекс спустился на несколько ступенек, встал поудобнее и выстрелил прицельно.
Полосатые побросали прутья и уголки, легли на пол, забились под уцелевшие нары.
Рекс поменял рожок. Он стрелял, пока в проходе не осталось живых.
И наконец ему с палубы:
— Хватит!
— Борта прострелишь, утонем. Прекращай!
И еще на палубе разговор:
— Они решетки сломали.
— Говорил, сломают, а кто меня слушал? Как всегда, подешевле хотят, побыстрее. И теплоход дали ржавый.
— Это бунт у нас? Как перевести?
— Вроде того. Беспорядки. Но не бунт. Вот выбрались бы на палубу, тогда бунт.
— That's not a riot, but disorders, it's a commonplace, everything is under control.[3]
— Стреляли по людям?
— Да. По ногам.
— They've shot at legs.[4]
— By live cartriges?[5]
— Патроны боевые?
— Боевыми патронами из говна в оболочке из мозгов дубовых. В детстве учат сначала подумать, потом спрашивать! Это не переводи.
— Хорошо, не переведу. Но про патроны что сказать?
— Скажи, я несу ответственность.
— The colonel takes overall responsibility.[6]
Рекс снял с разгрузки газовую гранату:
— Разрешите?
— Давно пора!
Рекс сделал глубокий вдох, бросил гранату. И выбежал на палубу.
Хлопнула шлюзовая дверь.
Трюм заволокло ядовитым туманом. Полосатые уткнулись в матрасы, но все равно дышать было нечем.
Махов забился в истерике:
— Воды дайте! Воды!
Полосатые чихали, терли глаза, корчились от блевоты.
С закрытыми глазами, стараясь не дышать, я подошел к борту, нащупал иллюминатор, ударил прутом, бил, пока стекло не лопнуло. Потом еще несколько раз ударил, вытащил осколок. Времени не было, я торопился, вытаскивал осколки, бил, кровавил руки и — прислонил лицо к рваной дыре, всосал воздух. Лицо стало мокрым от брызг. Но я заставил себя отойти. Надо потерпеть немного, не дышать и глаза не открывать, газ вытечет за борт. Давно надо было разбить иллюминаторы. У меня вчера была такая мысль, но холода испугался и сырости.
Над головой топали, у шлюзовой двери тоже, железки какие-то перебирали и тянули, что-то противно скрипнуло. Они готовились к чему-то там наверху. К чему? По звуку разве поймешь.
Когда я проходил первую КСППЭ в ПБ № 3 имени Скворцова-Степанова, к нам в спецпалату привели парнишку — избитого, в изодранной армейской форме. Он месяц прослужил на срочной и в первом же карауле расстрелял разводящего и дежурную смену. Звали его необычно — Лука. Ему выделили койку рядом со мной, и мы разговаривали до отбоя. Он мне сказал, что у него абсолютный слух. Не такой, как у музыкантов, а по-настоящему абсолютный: саданут очередь на стрельбище, он слышит, сколько пуль вылетело из ствола. Вы скажете, это не такая уж, хер с горы, фантастика, и я соглашусь. Сколько пуль в очереди, опытный боец может определить. Но Лука слышал, какой автомат стреляет быстрее, а какой
