Гораздо позже — в девятнадцатом году, незадолго до смерти Свердлова, оба они — Сталин и Яков Михайлович — как-то при мне вспоминали эти далекие дни.
— Сколько раз старался провести тебя, увильнуть от хозяйства. Проснусь, бывало, в свое дежурство и лежу, будто заспался… — говорил Сталин.
— А ты думаешь, что я этого не замечал? — добродушно и весело рассмеялся Свердлов. — Прекрасно замечал.
Удивительной своей мягкостью Свердлов притягивал к себе. Всегда он был одинаково ласков и спокойно приветлив. Запомнились его пышные темные волосы, черная бородка, большие задумчивые глаза на худом лице.
После побега из Нарыма Сталин ездил в Краков для встречи с Лениным.
Много позже я слышала от Сталина, как совершил он это путешествие нелегально, без заграничного паспорта. Смеясь рассказывал он, как напугал двух пассажиров, которые до границы ехали в одном с ним купе. Всю дорогу они громко читали черносотенный листок.
— До того надоело слушать их, — рассказывал Сталин, — что я не выдержал и сказал: «Зачем эту чепуху читаете? Другие газеты следует читать». Не знаю, за кого они меня приняли, но почему-то испуганно переглянулись, встали и, не оборачиваясь, вышли из купе.
В местечке, где Коба сошел, чтобы перейти границу, он никого не знал.
Адрес переправщика, который ему дали, пришлось уничтожить. Было утро. Покинув станцию, он зашагал к базару. Какой-нибудь случай, встреча, думал он, — выручат его. Шумел местечковый базар. Сталин пересек его несколько раз.
И вдруг кто-то остановил его:
— Вы не здешний? Кого-то ищете? Вам, может, негде остановиться? спрашивал местный житель, бедняк по виду.
Что-то было в человеке, внушающее доверие, и Сталин ответил:
— Да, мне надо остановиться здесь не надолго.
— Пойдемте ко мне, — сказал человек. По дороге разговорились: он поляк, сапожник, живет здесь, поблизости. Пришли в его домик; хозяин предложил отдохнуть, разделить с ним обед. Он был радушен и не назойлив, этот бедняк-сапожник.
Он только спросил, издалека ли приезжий.
— Издалека — ответил Сталин. И, взглянув на принадлежности ремесла хозяина, на низенький столик и табурет, стоявшие в углу, сказал: — Мой отец был тоже сапожником, там, на моей родине, в Грузии.
— В Грузии? — переспросил поляк. — Вы, значит, грузин? Слыхал, у вас красиво — горы, виноградники! И царские становые, так же, как в Польше, то ли спрашивая, то ли утвердительно добавил он.
— Да. Так же, как в Польше, — ответил Сталин. — Нет родных школ, но есть становые.
Они молча поглядели друг на друга. «Можно ли ему довериться?» — подумал Сталин. И, решившись, просто сказал:
— Мне надо сегодня же перейти границу.
Хозяин хибарки больше ни о чем не расспрашивал.
— Хорошо! — сказал он. — Я сам проведу вас. Я знаю дорогу.
Когда стемнело, они вышли из дому. У границы, прощаясь, Сталин вынул деньги — он хотел отблагодарить за гостеприимство, за услугу. Но проводник отвел его руку.
— Нет, — твердо произнес он. — Не надо! Я сделал это не из-за денег.
Мы — сыны угнетенных наций, мы должны помогать друг другу. — Он обменялся со Сталиным крепким рукопожатием. — Счастливый вам путь!..
Я слышала этот рассказ много лет спустя, после Октябрьской революции, в Москве. Смолкнув, Сталин задумался. Он точно вглядывался в прошлое.
— Хотел бы я знать, — медленно произнес он, — где сейчас этот человек, что с ним сталось? Как жаль, что я забыл его имя и не могу его разыскать.
Сталина неожиданно арестовали в феврале 1913 года, когда его выдал провокатор Малиновский. Это случилось на благотворительном вечере, который устраивали большевики в здании Калашниковской биржи. О вечере этом у нас говорили много. Рассказывал и Сережа Кавтарадзе, занимавшийся со мной по математике, и Сталин как-то мельком заметил, что вечер должен быть интересным. Во время концерта, когда Сталин присел к товарищам за столик, полицейские подошли и увели его с собой.
Его сослали к Полярному кругу, в Туруханский край. У нас теперь был новый адрес, по которому мы отправляли посылки и деньги из фонда помощи.
Сталин вспоминал, как однажды был обрадован в своем одиночестве записочкой, которую неожиданно нашел в кармане пиджака. Мы вложили этот привет от нас, когда отправляли ему зимний костюм.
С отцом он переписывался. Мы читали его письма и видели далекий край, «где свирепствует лютая зима». Там, в избе остяков-рыболовов, в деревушке, затерявшейся в унылой бесконечной тундре, он жил.
Но в письмах Сталина не было ни слова о тяжелых условиях. Он просил ничего ему не посылать, не тратить денег: «Не забывайте, что у вас большая семья», — напоминал он в письме, адресованном отцу. «Всем необходимым я уже запасся», — обычно сообщал он. Вот что он написал однажды:
Из Курейки он прислал отцу законченную рукопись своего труда по национальному вопросу. Он просил переслать эту рукопись за границу, Ленину, который ждал эту работу.
Вместе с сестрой Надей мы отнесли рукопись товарищу Бадаеву, который и отправил ее Владимиру Ильичу.
Глава двадцать пятая
Теперь по вечерам в комнатках на Сампсониевском все берутся за учебники. Надя наклоняет над старательно исписанной тетрадкой голову и крупно выводит многозначные числа. Я сажусь за алгебру, — хочется поскорее отделаться от запутанной задачи, и… отодвигаюсь, чтобы дать за столом место маме. Она раскрывает толстую книгу: «Биология».
— Надо прочесть целую главу, — озабоченно говорит она и берется за свои записи.
Мама уже несколько месяцев учится на акушерских курсах. Как-то в эту зиму ей показалось, что дел в доме стало меньше.
— Дети ведь совсем взрослые…
Ну да, совсем взрослые — мама могла бы немного отдохнуть.
Но отдыхать она не любила. И с решительностью, которая отличала ее во всем, за что бы она ни бралась, она начала учиться.
— Добьюсь знаний, профессии. С юности мечтала об этом, — немного застенчиво признавалась она нам.
