Золя. Кино было амнистировано, оно стало одним из воскресных развлечений, к которым принадлежал и каток, где особенные успехи проявила Надя, сразу ловко и безбоязненно заскользившая по льду.
Но пришли этой зимой и безрадостные воскресенья. Уныло в доме. Прибегая из гимназии, мы в тревоге глядим на мать. У всех один вопрос на языке:
— Как Павел?..
После ареста, после тюрьмы Павел опять работал и учился. Надломились ли его силы, сдал ли организм, но третий месяц лежит он в больнице. «Туберкулез желез», — говорят врачи. Сделали ему операцию, и все-таки болезнь не сломлена.
Неужели не встанет с больничной койки, не придет домой, не склонится над неоконченным своим чертежом наш трудолюбивый, мужественный, всегда открытый и прямой Павел? Я вдруг поняла, чем был для каждого из нас старший брат.
Отважный атаман наших игр, он умел радостно преобразить нелегкие будни нашего детства. Всегда он рвался участвовать в новых событиях, разбирался в них, и несколько скупо брошенных им фраз объясняли и ставили все на место.
На путь, который мы видели перед собой, он вступил первым. Был он спокоен, немногословно ласков, не допускал ссор и раздоров в доме, и лучше всех я знала, что за кажущейся замкнутостью старшего брата скрываются мягкость и отзывчивость. А сейчас он опасно болен, и, кажется, нет средств спасти его.
— Солнце и море нужны больному, все остальное мы испробовали, — ответил профессор отцу, требовавшему, чтобы сказали наконец правду о состоянии Павла.
Профессора удивила папина настойчивость.
Разве это в ваших средствах? — бросил он.
Папа пришел домой в негодовании.
— Почему они не сказали об этом раньше? — повторял он и строил уже планы, как добьется возможности отвезти Павла в Крым, где в Симферополе и в Старом Крыму были у него друзья.
Кончался май четырнадцатого года, когда мы проводили в Крым папу с Павлушей.
— Он должен вернуться здоровым, — твердила я себе.
С безучастием тяжело больного Павел выслушивал наши пожелания, но хотелось верить: тепло, солнце излечат его. В монтерской утешали нас:
— Поправится… сломит болезнь… Не таковский он, чтобы поддаться ей.
Немного прошло дней после отъезда Павла, как в монтерской оживленно и взволнованно заговорили о бакинской забастовке. Из Баку сообщали товарищам — стачка нефтяников началась. И «Правда» уже писала об этом. Читая заметки, мы рассматривали в газете фото. Нефтяные промысла — берег моря с остриями вышек, баки, высокие, как дома. Это мыс Баилов, Зубаловские промысла, где началась забастовка. Ею руководили знакомые и дорогие люди: Алеша Джапаридзе, Вано Стуруа, Фиолетов, Мельников, Шалман — все папины друзья. И наш старый товарищ — Яша Кочетков, который провожал меня и Павла в памятном путешествии из Москвы в Тифлис, и Георгий Ртвеладзе, в квартиру которого привез меня дядя Ваня, когда с патронами я приехала из Тифлиса. Квартира Ртвеладзе никогда не запиралась, все, кого подстерегала полиция, могли в любое время прийти и спрятаться там.
Не хотелось отрываться от разговоров и споров в монтерской и браться за учебники. Но наступила пора экзаменов, пора зубрежки и волнений. То, что происходило в Баку, продолжало занимать мысли, хотя с монтерской приходилось на время разлучиться. После экзаменов меня, Федю и Надю мама отправила в финскую деревушку Лумяки погостить и отдохнуть у знакомых железнодорожников.
Как «старшая» ехала тетя Шура, она была тогда уже невестой Яблонского, но мама всех нас считала недостаточно взрослыми и, провожая, напутствовала:
— Отдыхайте, пейте молоко и не шалите. В домике в Лумяках хозяйничала Надя. «Где она всему этому научилась — ставить тесто, печь пироги?» удивлялись мы, а Надя смеялась и продолжала ловко и быстро управляться на кухне, хотя готовить приходилось в русской печи, что не так-то просто.
Мама, изредка навещавшая нас, была довольна. Мы угощали ее Надиной стряпней, и мама хвалила своих хозяйственных дочек.
— Могу теперь отдыхать… Слава богу, вырастила помощниц…
Мама привозила новости о бакинских и петербургских делах. Бакинцы продолжали бастовать, и питерские заводы поддерживали их. Многие из заводов уже прекратили работу. Мама рассказывала, что по Выборгской то и дело скакали конные жандармы.
— Дело, пожалуй, дойдет до серьезного. Ну что ж, если надо, выйдем опять на баррикады.
В июле возвратились из Крыма отец и Павлуша. Полные крымских впечатлений, они рассказывали о море, татарской деревеньке Коктебеле на берегу феодосийской бухты, где жили в рыбачьем домике. Павел вернулся преображенным, от болезни не осталось следа.
— Это все солнце, — рассказывал отец. — Лежали у моря, грелись на солнце, как советовали добрые люди. Видите, какого молодца привез!..
И папу оживил Крым. Это был для него отдых за много лет мытарств, забот, неустанной работы.
Но отец уже торопился вновь к делу, его вызывали обратно на пункт, да и события требовали присутствия отца. Бакинская забастовка длится третий месяц, в Петербурге бастуют заводы и фабрики.
Глава двадцать девятая
Знакомый кондуктор привез известие из дому: папа вызывал нас всех в город. Мы поняли — случилось необычное. Тревога томила нас несколько дней.
Доходили вести, что в Питере, на Выборгской, на Путиловском, «шумят» рабочие.
Рассказывали, что в бастующих стреляла полиция. Все это мы вспоминали, заканчивая торопливые сборы к отъезду.
— Наверное, кто-нибудь из наших арестован. Я видела плохой сон, беспокойно твердила тетя Шура.
Тревожились мы не напрасно. Арестованы товарищи — питерцы, кавказцы, связанные с бакинской организацией.
Этим сообщением встретил нас в городе отец.
— Надо позаботиться о них, попытаться передать вещи, деньги. Я хочу поручить это вам, — говорит он.
Мы узнаем подробно о событиях, только что потрясших Выборгскую. Баррикады сооружались у заводов и домов.
Михаил Иванович Калинин сегодня у нас. С отцом они говорят о событиях.
Мы слышим о том, как вышли на улицу рабочие, и хотя на усмирение забастовок послали войска, на заводах не отступили.
— Если бы не объявление войны, если бы не военные законы… — говорил Михаил Иванович.
Да, Выборгская сторона подтвердила в предвоенные дни, что бурлит она скрытыми силами и готовы они вырваться на волю.
На Выборгской, на заводах ее, работали большевики. На «Айвазе» — Михаил Иванович Калинин; на заводе «Парвиайнен» кропотливо собирал подпольные силы товарищ Шверник; смело выполняла боевые поручения молоденькая большевичка, работница Клавдия Николаева.
Поход на Выборгскую начался с разгрома «Правды». Она запрещена. Газета собирала пожертвования в пользу бастующих рабочих, ей приказали прекратить сборы, но она вышла с жирно напечатанной суммой пожертвований. Этого было достаточно, чтобы жандармы ворвались в редакцию.
Закрыт на Выборгской рабочий клуб «Самообразование». Он помещался недалеко от нашего дома на Самп-сониевском. Кружки воскресной школы давали там первые теоретические уроки классовой борьбы. В клубе рабочие разыгрывали любительские спектакли, устраивали лекции, концерты. Все запрещено!
Арестованных товарищей скоро сошлют, сейчас они в тюрьме на Гороховой.
Родным, очевидно, разрешат свидание с ними. Мы скоро пойдем туда, в тюрьму. Отец повторяет нам, как должны мы себя вести: назваться родными, добиться разговора с товарищами, узнать, в чем они
