— Да? — Она быстро и ободряюще улыбнулась ему.
Кэмпион сосредоточился и обдумал все, что он ей сейчас скажет. Время становилось таким же драгоценным, как капля воды на дне жестяной кружки в пустыне.
Бой часов на улице сделался настоящей средневековой пыткой.
— Смотри, моя дорогая, — начал он, сознавая, каковы их теперешние отношения, понимая свою утрату и ее значение и стараясь все это перечеркнуть, потому что время уходило с каждой секундой, а впереди ждала катастрофа. — Я должен немедленно выбраться отсюда. Слушай, Аманда, там, на набережной, перед тем, как я угодил в госпиталь, была драка. Один или два человека могли пострадать, но дело не в этом…
— Эй, о чем вы там болтаете? — Надзиратель заметно разволновался. — Я прошу вас это повторить.
Аманда не придала значения его вмешательству. Она наклонилась, желая уловить каждое сказанное Кэмпионом слово.
— Тогда Оутс был вместе со мной, — отчетливо произнес Кэмпион.
Он увидел, как расширились ее карие глаза и что-то промелькнуло в лице.
— Где же он? — в отчаянии продолжал Кэмпион. — Я должен выбраться отсюда, Аманда. Выбраться и немедленно отправиться к Лошади.
— Да, понимаю, — коротко ответила она, резко повернулась и пошла. Надзиратель торопливо последовал за ней. Она удалялась столь стремительно, что это можно было принять за бегство. Надзиратель, конечно, так и решил.
Он вернулся через минуту и принес с собой полицейское заключение. Наверное, его удивил уход Аманды, однако вскоре все его время и внимание заняло описание разыскиваемого. К счастью, в полиции подобные типы встречаются редко, но в любой организации нельзя обойтись без просчетов. Он сидел на длинной скамье, протянувшейся вдоль коридора напротив камер, и громко, пункт за пунктом, читал заключение. Перед каждым новым абзацем он вставал и подходил поглядеть на жертву через прорезь. Замечания, касающиеся лично его, он пропускал мимо ушей и постоянно перечитывал параграфы, забывая, насколько ему удалось продвинуться.
Кэмпион уже начал страдать от этих пыток. Война со всем ее грохотом, ревом и ужасом — он столкнулся с ними в зоне боевых действий, была к нему очень близка. Он повсюду видел и слышал ее поступь — не только налеты авиации, но и вторжение войск, и понял, что от внезапного удара страна может разлететься в пух и прах. Он вспомнил великолепные по смыслу и звучанию стихи в финале «Короля Джона». «Пускай приходят враги теперь со всех концов земли. Мы сможем одолеть в любой борьбе, была бы Англия верна себе»[1].
«Верна себе» — вот талисман, в нем и сила и опасность. «Верна себе». Доверяла бы собственному единству. «Верна себе». О, Боже, позволь ему отсюда выбраться! О, прекрасная святость! О, неподкупная честность и торжество лучшего в конце! О, вера в добро, как силу и сущность, поскорее выпусти его отсюда!
Надзиратель снова прочел описание со ссылками на источники.
— …Светлые волосы… светлые волосы. Рост шесть футов, два дюйма… Хорошо, именно так. Очень похоже. Вас-то здесь и описали, какой у вас рост?
— Да, да, это мой словесный портрет, — Кэмпион попытался сдержаться и проконтролировать себя, но голос у него все же дрогнул. — Я это признаю, так что не надо больше беспокоиться. А теперь выслушайте меня, это серьезно. Это в миллион раз важнее всех сирен боевой тревоги. Пришлите ко мне старшего офицера или разрешите мне позвонить по телефону. Это жизненно необходимо. Понимаете? Это так важно и срочно, что если вы этого не сделаете, то совершенно безразлично, обнаружите вы в своем листке бумаги формальный повод для ареста или нет. Если вы немедленно не приведете ко мне кого-нибудь из вашего начальства, я не думаю, что вы завтра проснетесь в этом мире.
— Угрожаете? — с идиотским удовлетворением сказал надзиратель.
— Я обо всем доложу. Надо осторожнее подбирать выражения, парень. Здесь, может быть, и не Восточное побережье, но все равно, вы сейчас не слишком-то осторожничали. Знаете, кого мы теперь разыскиваем — Пятую колонну.
— Послушайте, — Кэмпион вцепился руками в дверь камеры. — Я хочу сделать заявление. Я вправе рассчитывать, что сержант сыскной службы с ним ознакомится.
— В свое время. В свое время к вам явится кто-нибудь из судей его Величества и все выслушает, — спокойно ответил надзиратель. — Через минуту я сам возьму ваше заявление.
Для Кэмпиона это был новый вид пытки. Он почувствовал, что сегодня Суд Глупцов мог бы легко иметь успех. Резко отпрянув от зарешеченного окна, он прошелся по камере. Его отчаяние усилилось и переросло в чисто физическую боль, сдавившую ему горло и грудь так, что он начал задыхаться. Он присел на койку и уставился на каменный пол. Ситуация лихорадочно прокручивалась в его сознании. Вот план. Он прост и страшен. Осталась лишь последняя тайна — как эти чертовски похожие на настоящие фальшивые деньги будут распределены в нужном количестве и в кратчайшие сроки, чтобы вся операция привела к разрушению страны. Вполне вероятно, что это препятствие им так и не удалось преодолеть. А, значит, шанс на спасение еще не потерян. Однако только безумец мог надеяться на ошибку или слабость Врага. Это было в равной мере абсурдно в преступно.
И вновь пробили часы. Каждый звук вызывал в нем болезненную дрожь. Надзиратель, которого он сейчас не видел, поднялся и поглядел на него через зарешеченное окошко.
— Худощавый, — пробормотал он, — худощавый.
Сознание Кэмпиона работало безостановочно, оно словно разрывало узлы нервными, беспокойными пальцами. Голова у него по-прежнему болела, он ощущал слабость, и его пошатывало, но в нем бурлил я искал выхода огромный запас яростной душевной энергии. Все было удивительно понятно. Все, что он знал, ярко осветилось, а неведомое ему оказалось четко определенно и покрыто непроницаемым мраком.
План от начала и до конца мог принадлежать лишь Врагу. Это очевидно. Точность и тщательность подготовки указывали на ту же дьявольски осведомленную организацию.
Он снова подошел к зарешеченному окошку и поглядел на полицейского. Его глаза остановились на квадратной, крепко сидящей на плечах голове с круглой лысиной и кустиками лоснящихся седых волос, до него дошло — все, что он сейчас скажет или сделает, не имеет ни малейшего смысла.
Теперь, когда в голове у него составилась целостная картина, он смог разобраться и в собственных ошибках. Они бросались в глаза, как расположение вражеских войск на карте. Порыв к свободе после предъявленного ему обвинения был самоубийством. По долгому опыту общения с полицией он должен был знать, что никакие его поступки не в силах изменить ситуацию. Он понял, что они делают. Они позволили ему остыть. Чем больше он шумит и спорит, тем дольше они его здесь продержат. Это было безумие, как если бы его вдруг затравила собственная собака.
Он закрыл глаза и попытался принять все это как неизбежность. Теперь он стоял с поднятыми и простертыми к двери руками и прижимал лицо к зарешеченному окну. Не было слышно ни звука. Ему ничего не мешало, он вновь широко открыл глаза и, нервно моргая, наблюдал. Стоял он совершенно неподвижно.
Надзиратель сидел на скамье, подняв голову, на его лице застыло глуповато-недоуменное выражение. Он не отрываясь, смотрел на дальнюю дверь, ведущую к коридору и залу заседаний, и тоже к чему-то жадно прислушивался.
Кэмпион догадался, что в той дальней двери тоже есть зарешеченное окошко, и кто-то следит оттуда за ними обоими. Это был крайне напряженный и волнующий момент. Перед ним блеснула надежда он постарался сдержаться и прикусил язык. После долгих колебаний, показавшихся Кэмпиону просто бесконечными, надзиратель встал и пошел отпирать дверь.
Ногти Кэмпиона впились в ладони, а во рту пересохло. Столько всего зависело от этого короткого, глупого вопроса. Столько всего. Судьба империи. А может быть, и цивилизации. Все зависело от человека, который вот-вот появится в тюремном коридоре.
Первое впечатление разочаровало Кэмпиона. Это был незнакомец. Он подошел к камере, ссутулившись, с закутанным шарфом подбородком. Но, когда он поднял голову, Кэмпион его узнал. Перед ним стоял Хатч.
