фотографию разглаживает, точно она живая, и руки у него дрожат. А на фотографии солдаты в касках, с автоматами и один офицер маленького такого замухрышку несёт на руках.
— Вот это я! — гордо говорит Роберт Иванович. — Я всё прекрасно помню. Мы тогда только что из эвакуации приехали, и я в первый класс поступил.
Не верилось, что из такого шпингалета мог вырасти здоровенный директор школы. А Роберт Иванович так расчувствовался, платок носовой достал и долго в него сморкался.
— Ты представляешь, что ты нашёл? — мне говорит. — Это же фотолетопись школы с тысяча девятьсот сорокового по тысяча девятьсот пятидесятый год! Ты представляешь, какие тут материалы?! Этот альбом был вывезен вместе с ребятами из блокированного Ленинграда по зимней Ладоге, был на Урале, вернулся! Ты большущий молодец! Как твоя фамилия?
— Макаров! — отвечаю. — Шестой «а»!
Вот ведь как получается! Я думал, мне головомойка предстоит, а оказывается, я — большущий молодец! Хотя знал бы директор, как ко мне этот альбом попал!
— Где ты нашёл, — спрашивает он, — этот удивительный документ?
Ага! Как же! Так я и сказал, где нашёл!
— В макулатуре! — говорю. Не станет же он спрашивать, где я макулатуру нашёл.
— Вот что значит ко всему внимательно относиться! — говорит директор.
— А в Швеции… — один очкарик встрял. Ему, наверно, завидно стало, что меня директор хвалит. — А в Швеции есть целый музей из вещей, найденных на свалке. Там всякие рукописи, первая лампочка Эдисона, первые печатные машинки…
Тут ещё одному, дылде такому, из шестого «б», захотелось, чтобы его похвалили. Он говорит:
— Первую лампочку не Эдисон изобрёл, а Яблочков!
— Вот и нет! — ещё один умник нашёлся. — Не Яблочков, а Ладыгин. Сам ты Яблочков!
— Подождите, подождите! — говорит Роберт Иванович. — Как ни заманчиво открыть такой музей, но всё же давайте говорить о деле… Значит, так: нашей школе скоро сто лет. Что бы нам такое придумать к юбилею, тем более что у нас есть такая замечательная фотолетопись?
Что бы нам придумать?
До чего я люблю эти наводящие вопросы — прямо обожаю! Главное директор сказал и вид делает, что усиленно думает, а все уже давно догадались, к чему он клонит, но тоже делают вид, что думают, — надо же человеку приятное сделать!
Вдруг малявка, которая про чучело талдычила, как бабахнет:
— Надо выпустить рукописный журнал!
Я даже удивился, но потом подумал, что она это нарочно сказала! Я тоже так люблю на эти наводящие вопросы бухнуть. Например, на новогодней ёлке затейник кричит:
А я изо всех сил как крикну: «Склероз!» Вот и она вроде этого. Но поглядел на неё — она глазёнками голубыми хлопает — дура дурой! Неужели, действительно, сообразить не может, чего от нас директор добивается?
— Нужно, — говорю, — организовать поиск людей, которые учились в нашей школе, по этим фотографиям!
— Да! — кричит Роберт Иванович. — Это замечательная мысль. Вот…
— Макаров, — говорю. — Шестой «а».
С первого раза, конечно, мою фамилию запомнить невозможно!
Тут дверь как распахнётся — и влетает завхоз. Красный, как огнетушитель, глаза безумные, по кабинету заметался, во все углы заглядывает.
— В чём дело, Андрей Лукич? — директор спрашивает.
— Убёг! Шахтёр убёг!
Я скорее к нему спиною стал и — как из пулемёта:
— Организуем поисковые группы, отыщем интересных людей… — И сам всё так поворачиваюсь, чтобы меня Лукичу видно не было, словно хочу директору в рот прыгнуть. — Рассказы интересных людей будем записывать на плёнку…
Роберт Иванович прямо заслушался.
— Верно! Верно! — поддакивает. — Андрей Лукич, вы не могли бы попозже, видите, у нас заседание кружка красных следопытов?
— Ага! — вздыхает Лукич. — Что за дети пошли! Ничего не боятся. Конечно! Разве его теперь найдёшь! — И выкатился из кабинета.
— Так! — хлопнул по столу рукой директор. — Вот…
— Макаров, — говорю, — шестой «а».
— Вот Макаров предложил интереснейшее дело! Давайте посмотрим сейчас альбом и наметим пути поиска!
Тут все к альбому бросились. Только я собрался смыться под шумок — не стану же я какой-то ерундой заниматься, — тут директор всех остановил:
— Постойте! Председателем нашего кружка предлагаю избрать Макарова из шестого «а».
Надо же, запомнил! Лучше бы не запоминал!
— Не! — говорю. — Я не могу председателем! Я всю работу завалю!
— Это почему же? — говорит Роберт Иванович. — Учишься ты на одни пятёрки, а мы тебе помощников дадим! Правда, ребята?
— Пра-авда! — протянули следопыты, а один мне язык показал — сам, наверное, в председатели метил. Вот и выбрали бы его! На здоровье! А мне это нужно как лягушке галоши! Но я так растерялся, что ничего не мог сказать, — ну и Роберт Иванович! То он моей фамилии не может запомнить, а то вдруг знает, как я учусь! Прямо я от удивления чуть на пол не сел.
Так всё шло прекрасно: с контрольной сорвался! От Лукича сбежал! И как настоящий детектив, чистое алиби имею: скажут, почему на контрольной не был, а я в ответ — пожалуйста, на заседание кружка красных следопытов ходил, которым сам директор руководит! Но быть председателем мне не блестит!
Роберт Иванович за столом восседает, красные следопыты вокруг него толкутся, над альбомом лбами стукаются — картинка! Мне от неё плакать захотелось!
— Давай! — приглашает меня Роберт Иванович. — Давай, Макаров, выбирай первым — ты альбом отыскал!
— Да ладно, — говорю, — я потом.
Слабая у меня надежда была, что следопыты как накинутся — всё расхватают и мне ничего не достанется.
— Не скромничай! Давай прямо с первого листа.
Все в альбом носы уткнули! Малявка даже ахнула. Там жёлтая фотография: трое военных — у одного лицо всё бинтами завязано — и пионеры. А под снимком подпись: «На встречу к нашим пионерам пришли герои-орденоносцы, участники боёв за Халхин-Гол, бывшие выпускники нашей школы».
— Не! — говорю. — Это Халхин-Гол! Это надо испанский язык учить!
Роберт Иванович глаза вытаращил:
— Зачем испанский?
— Придётся же в Испанию писать! Ветеранов разыскивать!
Тут все замолчали, а один дылда, который мне язык показывал, как захохочет:
— Умираю! Он думает, Халхин-Гол — в Испании! — У него прямо истерика началась, как у Анны Карениной в кино.
И все тоже:
— Ха-ха-ха! Испания! Хи-хи-хи! Серость! Не знает, где Халхин-Гол!
