При подъезде к одному из многочисленных озер отец прервал затянувшееся молчание:
— Смотри, какое красивое озеро.
Сибирские озера похожи друг на друга, отличаются разве размерами. По их берегам растет высокий камыш, занимая подчас большую часть зеркала воды. В камышовых зарослях — чистые места — чистины, как их у нас называют. В озерах много различной водоплавающей дичи, водится и рыба, преимущественно карась.
Рядом со Стеклянкой тоже есть озеро. Смотришь, бывало, на кое-где покрытую туманом водную гладь и не можешь взгляд оторвать. Кажется, что там происходит что-то особенное. Перемещаются какие-то тени, доносятся непонятные звуки, ждешь чего-то такого, чего никогда не видел. Особенно красивым было озеро на зорьке, когда солнце красило в розовый цвет вязкие клочья тумана.
В неурожайные годы озеро спасало жителей села от голода. Все мужское население тогда становилось рыбаками и охотниками.
На нашем озере водилось очень много уток и гусей. Весной, когда птицы начинали гнездование, мы за ними внимательно следили. С появлением в гнездах яиц по установившейся в селе традиции мы, мальчишки, уплывали на лодках в камыши и там… становились на лыжи. Да, да, не удивляйтесь — на лыжи. На них мы передвигались по зарослям камыша, от гнезда к гнезду. Собирали за день сотни яиц. Этим вреда фауне не наносилось. Птицы восполняли запасы яиц и садились высиживать птенцов. В это время мы брали на себя заботу охранять покой птиц от всяких пришельцев.
Подходила осень, птица становилась на крыло. Открывалась охота. Для сельчан это был праздник, а для нас, детворы, прекрасное зрелище. Наблюдали со стороны и с нетерпением ожидали, когда и нам разрешат взять ружье в руки.
На середине нашего пути в райцентр стоял лес с труднопроходимыми чащобами и оврагами, поросшими густым кустарником, в котором водились волки. В последние предвоенные годы их расплодилось много. Осенью и особенно в зимнее время они выходили на добычу подальше от мест обитания. Охотники следили за ними, устанавливали по следам, где волки останавливались на дневку, и организовывали на них облаву. Принцип ее заключался в том, что создавали две группы: одна — загонщики, задача которых выгнать зверя из леса, а другая — охотники: они стояли вокруг леса.
Нас, подростков, зачисляли в первую группу. Мы становились на лыжи с трещотками в руках, с нами были два-три охотника с ружьями.
В назначенный час начиналась облава, с криком, треском и выстрелами; волки срывались со своих мест, выбегали на ровное место в поле. За ними тут же устремлялись и всадники. Загон, как правило, оказывался удачным: до десятка хищников, а иногда и более, привозили мужики домой за время охоты.
После нескольких проведенных облав урон крестьянскому хозяйству от зверя заметно снижался. Для нас, подростков, участие в охоте приносило кроме интереса и пользу. Закалялись физически, учились мужеству.
Зимы в Сибири долгие и холодные. В пашем селе была тогда только начальная школа. А средняя находилась в другой деревне, в шести километрах от Стеклянки. При школе был интернат, но жить в нем нам не хотелось, и, как только выдавалась более или менее подходящая погода, мы становились на лыжи и шли домой.
Бывали случаи, когда в пути настигала вьюга, и тогда мы держались друг за друга, чтоб не заблудиться в снежной круговерти. Своим появлением в такую непогодь приводили в ужас родителей. Вставали рано утром. При хорошей погоде на лыжах возвращались в школу, а при плохой — кто-либо из взрослых увозил нас туда, завернутых в шубы-тулупы, на санях.
В каникулы помогали родителям по хозяйству. В начале 30-х годов кулацкие элементы в деревне делали свое черное дело: поджигали скотные дворы, посевы хлеба. Для охраны посевов были выстроены вышки. Для дежурства на них привлекали нас, пионеров.
Вспомнился мне 1934 год. Выдался он очень урожайным. Людей для уборки в деревнях не хватало, и в школе в сентябре прекратились занятия. Нам, 13-14-летним ребятам, было приятно сознавать, что нас в страдные дни отрядили помогать колхозникам.
Я всю жатву провел рядом с дядей Иваном, мужем сестры отца, на лобогрейке, погонщиком; в нее запрягали трех лошадей. Дядя Иван убирал с косы валки, сбрасывая их на землю. Пшеница выдалась высокой, густой, и он обливался потом от напряженного труда. Я пробовал подменять его. Но буквально через десяток-другой метров меня заваливало пшеницей…
Этой осенью сельчане работали с особым подъемом. Усталость валила с ног, но люди не уходили с поля. До дождей хотелось убрать урожай. И своего добились. Хозяйство рассчиталось с государством за предыдущие засушливые годы и перевыполнило план.
В тот год отец подарил мне гитару — первый музыкальный инструмент в нашем доме. Освоил я игру на гитаре довольно быстро, и она стала моим неизменным спутником.
Отец часто привозил нам, детворе, гостинцы с базара или с ярмарки, из села Андреевка, с которым связана история нашей семьи. Дед Дмитрий жил в нем до того времени, пока не получил надел земли в Стеклянке. В Андреевке была больница; все односельчане лечились в ней. Много лет спустя в этой больнице родился мой первый сын.
…Я ехал с отцом, чувствовал его плечо, и мне было грустно от предстоящей разлуки с ним. К нам, детям, он был не особенно строг, всегда, если можно было, считался с нашими желаниями. Но одно событие осталось у меня в памяти на всю жизнь. Было это так. В один из дней мы с сестренкой Марией сидели на подоконнике. Через улицу стекольщики у соседей стеклили окна. Была осень. Ветер обрывал с деревьев последнюю листву. Мы разбаловались, я толкнул Машу, зазвенело разбитое стекло, и она вылетела в окно. Один из стекольщиков закричал: 'Вот и еще нам есть работа!'
В избу вбежал отец. Впервые я увидел его таким рассерженным. Снял он с себя ремень, а я как завороженный стою и жду, что будет дальше. Ударил меня. Продолжаю стоять.
— Ну что ты стоишь? — крикнул батя. — Беги, зашибить ведь могу сейчас!
Я не шелохнулся. Отец бросил ремень, взял меня на руки. Я не заплакал. И только когда подошла мать, обняла меня и стала выговаривать отцу, я разревелся.
Мать моя, Ирина Андреевна Стемаева (Алтунина), была природная сибирячка; ее деды и прадеды давно обосновались в здешних местах. У матери был добрый характер. Она была со всеми ласковая, приветливая. Очень любила детей. Нас старалась не баловать, но от нее не слышали мы и грубого слова. Однако в своих решениях была тверда — сибирский характер.
Сибирь, сибиряк — это два родных, близких мне слова. Сибирь рождала и рождает прекрасных тружеников, храбрых воинов. Думаю, что придет время, когда образ воина-сибиряка с еще большей выразительностью будет отмечен в художественных произведениях и произведениях искусства. Горжусь, что родился в этом краю.
Я мечтал попасть служить в сибирские дивизии, но эта возможность так и не представилась во время войны, хотя после войны мне была оказана честь командовать Рогачевской стрелковой дивизией, первым командиром которой был бывший начальник Омского военного училища полковник Л. Н. Гуртьев.
В характере сибиряка заложены простота, человечность, скромность, доходящая до застенчивости; редко встретишь сибиряка с необузданным характером. Но добродетель сибиряка до поры до времени: где нужно постоять за правду и справедливость, он преображается, будет драться за правое дело до конца.
Суровые климатические условия сближают людей. Взаимная помощь друг другу является непреложным законом.
Не раз я благодарил судьбу за то, что родился и вырос в этом суровом краю. Возможно, и фронтовые невзгоды легче пережил, чем мои товарищи по войне, уроженцы других мест.
Уже в детские годы у меня выработалась потребность делать все как можно лучше. Если что-то не получалось, очень переживал. В школу пошел семи лет. Учился хорошо.
Со старшим братом у нас шло негласное соревнование, кого больше похвалят родители за учебу. У Михаила всегда находилось много дел за пределами дома, поэтому он часто получал 'уды'. Отец с матерью не раз упрекали его, говорили: 'Брал бы пример с младшего брата. Пришел со школы и успел уже уроки сделать, а ты только с гулянки заявляешься…'
Вспомнились мне дни, проведенные на полевых станах. Хотя они были и примитивно оборудованы, но
