Потянулись мучительные дни и ночи. Страдал я от холода и недоедания. Потом молодой организм приспособился: через неделю я уже мог ходить и понемногу разговаривать. Лейтенант, раненный в плечо, тоже быстро поправлялся. У полковника были ампутированы ноги. Он очень страдал. Днем старался скрыть свои переживания, а ночью, когда забывался в коротком и тяжелом сие, бредил, громко стонал или подавал команды. Как только мы просыпались, то стаскивали со своих коек одеяла и укрывали ими полковника. Под ворохом одеял ему становилось теплее, он словно оживал, начинал расспрашивать нас или рассказывал, как командовал батареей в гражданскую войну.
Мы с лейтенантом по крохам собираем сведения о положении наших войск в Крыму и сообщаем их полковнику. Однажды он с сожалением воскликнул:
— Эх, жаль, нет у нас карты Крымского полуострова!
На следующий день лейтенант достал где-то большую школьную карту Украины с Крымским полуостровом. Полковник потребовал красный и синий карандаши. На аккуратно сложенной карге он расставил точки и попросил меня соединить их жирной красной линией, которая от берега Сиваша протянулась восточнее Старого Крыма и оборвалась на берегу Черного моря у Коктебеля. Синим карандашом он нанес те скудные сведения о противнике, которыми мы располагали.
Каждый день мы подолгу изучаем карту, а полковник с увлечением анализирует ход высадки десанта и достигнутые им результаты. Высоко оценивая значение этой морской десантной операции, он говорит нам:
— Вы, ребята, если останетесь в живых, с гордостью будете говорить после войны: 'Я участвовал в Феодосийском десанте в декабре 1941 года'.
В первой половине января 1942 года советские войска прочно удерживали Керченский полуостров. Я и лейтенант каждый день ожидали известие о начале нового наступления и очень переживали, что оно начнется без нашего участия.
В десятых числах января в палате неожиданно появился Вениамин Соловьев. Подойдя вплотную, он внимательно оглядел меня и протянул руку:
— Здорово, дружище! Обнять-то тебя можно? Не рассыплешься? — Осторожно обнимает, поглаживая по спине. Отступив на шаг, спрашивает: — Ну, как дела? Скоро в строй?
— Хоть сейчас! — обрадовался я. — Можно одеваться?
— Ну уж, так сразу и одеваться, — засмеялся Вениамин. — Ты ж разоришь нас на бинтах: все запасы батальонного медпункта на тебя уйдут. Подлечись маленько. Как снимут бинты, давай телеграмму — сразу прискачу и умыкну. Помолчав, добавил: — Меня майор Андреев командировал в Феодосию, я воспользовался оказией, чтобы навестить тебя.
Я забросал его вопросами о положении в роте, в батальоне, во всем полку, а полковник, протянув карту, попросил:
— Лейтенант, взгляни, насколько наши данные расходятся с истинным положением.
Соловьев, взглянув на карту, заметил:
— Ваша 'разведка', товарищ полковник, располагает не совсем точными данными. Линия фронта, например, на вашей карте проходит значительно западнее, чем на самом деле…
Собираясь уходить, Соловьев участливо спросил:
— Харч плохой, Саша?
Я отрицательно покачал головой.
— Почему же ты так похудел? Тебя можно в качестве учебного пособия по анатомии использовать: весь скелет вырисовывается.
Услышав, что несколько дней я ел крошечными порциями и только жидкую пищу, он хлопнул себя по лбу:
— Чуть но забыл, я же привез тебе гостинец! — расстегнул полевую сумку, вытащил небольшой сверток и, протягивая мне, пояснил: — Здесь кружок краковской и, кусок сыра, подкрепитесь. Желаю поскорее поправиться.
Я вышел его проводить. Вениамин, подняв указательный палец, сказал:
— Помни, Александр, как только доктора снимут повязки, черкни пару слов на нашу полевую, я сразу примчусь. Майор Андреев будет рад выцарапать тебя отсюда.
— Спасибо, друг, обязательно напишу, и, надеюсь, скоро. После отъезда Соловьева я с еще большим нетерпением стал ждать, когда с меня снимут бинты. И на перевязках с надеждой спрашивал врача:
— Ну как, товарищ доктор, скоро повязки будете снимать?
— Потерпите, голубчик. — Старик сокрушенно качает головой. — Что-то не заживают ваши раны. Витаминов бы, да где их достанешь…
— А сколько ждать?
— Трудно сказать, — разводит руками доктор. — Это от вашего организма зависит.
Внезапно возобновились налеты фашистской авиации. С северо-запада стали доноситься глухие раскаты артиллерийской канонады. 'Неужели наши перешли в наступление?'
Под вечер 18 января в палату вбежал старичок доктор — на голове не было обычной белой шапочки, седые волосы растрепаны.
— Товарищи раненые! Голубчики! Случилось несчастье; комендант города сообщил, что наши войска, чтобы избежать окружения, оставляют Феодосию! Сейчас в порту находится последний транспорт. Если вы не успеете на него, попадете в плен. Спешите, голубчики, спешите, а я побегу остальных оповещать.
— А вы, доктор?! — кричу я вслед.
Он на мгновение останавливается, огорченно машет рукой:
— Нет, куда уж мне, буду дожидаться вашего возвращения.
Мы с лейтенантом начали одеваться.
— Ребята, у вас пистолет есть? — спросил полковник. — Оставьте мне.
— Зачем вам пистолет, товарищ полковник? — поинтересовался я.
— Живым я им не дамся…
— Что вы говорите, товарищ полковник! — возмутился лейтенант. — Разве мы вас оставим?! Ты что молчишь, Саша?! — крикнул он мне.
— Мы донесем вас, товарищ полковник! Я уже и способ придумал. — Я выбежал из комнаты и возвратился с толстой палкой, которую приметил еще раньше. — Мы с лейтенантом держим эту палку, вы, товарищ полковник, садитесь на нее и руками обхватываете наши плечи…
— Да куда вам, доходягам, — огорченно машет рукой полковник, — сами еле на ногах держитесь. Оставьте меня, сынки, спасайтесь. Я свое отвоевал.
Искренне возмущенные, мы наперебой упрекаем полковника, что он толкает нас нарушить закон товарищества.
— Ладно, ладно, сынки, — прерывает нас полковник, и улыбка освещает его смуглое осунувшееся лицо, — сдаюсь! Давайте попробуем.
Помогаем ему одеться, обрубки ног кутаем в одеяла. Больших трудов стоило нам усадить грузного полковника на палку. Когда мы подняли его, шею пронзила такая острая боль, что я пошатнулся и с трудом удержал палку. Лицо лейтенанта тоже дрогнуло от боли.
И начался мучительный путь.
Ноги скользят по крупной гальке, каждый шаг вызывает боль. Пройдя сто метров, мы останавливаемся, сажаем полковника на гальку и в изнеможении ложимся рядом. Когда до корабля осталось каких-нибудь триста метров, я почувствовал, что рана на шее открылась. 'Только бы не упасть, только бы успеть!' Мы одолели еще сотню метров, когда я от дикой боли покачнулся и потерял сознание. Придя в себя, увидел взволнованное лицо полковника.
— Как чувствуешь себя, сынок? — участливо спросил он, встретив мой взгляд.
— Ничего, — попытался я улыбнуться. — Проклятая рана подвела. Сейчас пойдем дальше.
— Нет, ты уж лежи! — Полковник решительно пресек мою попытку подняться. — Сейчас лейтенант приведет кого-нибудь на помощь.
Вскоре прибежали лейтенант и четыре матроса. Двое подхватили полковника, другие попытались взять на руки меня. Я решительно воспротивился и двинулся следом за полковником, поддерживаемый матросами.
