вопросительно смотрит на него.
Кивнув, комиссар сказал:
— Товарищи! Я хочу обратить ваше внимание на тот факт, что в труднейшей обстановке, которая сложилась на сталинградском направлении, когда враг рвется к Волге, наше Верховное Главнокомандование отводит десятки тысяч воинов за Волгу. О чем это свидетельствует?.. О том, что наше Верховное Главнокомандование уверенно контролирует события на фронте и твердо осуществляет свой стратегический замысел. В решающий момент оно двинет резервы, которые готовятся в тылу, и мы с вами должны помочь в подготовке этих резервов. Поэтому долой хныканье и сомнения! Все наши усилия на передислокацию и на то, чтобы как можно быстрее возобновить учебу. Всем ясна задача, товарищи?
— Всем! Всем!
— В таком случае по местам! — скомандовал командир полка. В назначенный час наш учебный батальон начал переправу.
Подразделения пересекали Волгу на катерах, лодках, паромах. С тревогой поглядываем на безоблачное небо. Когда катера, на которых переправлялась наша рота, подходили к середине реки, неожиданно завыла сирена. А минут через пять там, где только что виднелись лодки и паромы, поднялись огромные фонтаны. Над рекой разносятся громкие команды, крики отчаяния, возгласы 'Спасите!'. Мое внимание приковано к идущему вслед за нами катеру, на котором переправляются взводы Кузьмичева и Катученко. Разорвавшиеся по обоим бортам катера бомбы вызвали панику: бойцы шарахаются из стороны в сторону. Легкое суденышко страшно кренится и ложится то одним, то другим бортом на воду. Казалось, катер неминуемо перевернется… Но в этот момент фашистский самолет неожиданно задымил и, оставляя позади черный шлейф, стремительно ринулся к земле. Увидев это, бойцы застыли на местах. Громкий взрыв, донесшийся оттуда, где упал фашистский самолет, вызвал крики радости.
Самолеты с паучьей свастикой еще ревут над головами переправляющихся бойцов, но они уже спокойнее реагируют на вздымающиеся поблизости фонтаны. С катера, уцелевшего, казалось, от неминуемой гибели, послышался звонкий голос Катученко, запевшего о несгибаемой воле русских моряков:
Наверх вы, товарищи! Все по местам! Последний парад наступает…
Слова припева, подхваченные десятками голосов, заглушили свист падающих бомб.
Врагу не сдается наш гордый 'Варяг', Пощады никто не желает…
Песню подхватили на ближайших катерах, лодках, паромах, плотах, и под ее волнующие слова подразделения одно за другим благополучно причаливают к берегу.
Солнце стояло на полпути к зениту, когда последние повозки полкового обоза, переправившиеся через Волгу, укрылись в широких балках на левом берегу.
Под вечер комбат Темнов собрал командиров взводов и объявил, что через два часа полк выступает. Тяжелое вооружение и ротное имущество нужно было сдать в батальонный обоз. Так как нам предстоял длительный пеший переход, комбат строго предупредил командиров о необходимости соответственно подготовить бойцов. Предупреждение было нелишним. Мне невольно припомнилось отступление нашего батальона к Смоленску, когда я, к своему стыду, оказался в числе тех, кто чуть не выбыл из строя из-за того, что не позаботился о своих ногах. В пути малейшая потертость ног может вывести из строя.
Наступил вечер, но прохладнее не стало. Температура около тридцати градусов. Обливаемся потом, который смешивается с дорожной пылью. По сторонам выжженная степь со скудной и неизвестной мне растительностью: какие-то дикорастущие иссохшие злаковые, полынь, кустики жесткой травы, которую один из бойцов назвал 'солянкой'. Удивляюсь, что при такой чахлой растительности в Прикаспийской низменности развитое скотоводство.
Казавшаяся безжизненной степь вечером оживает: под ногами мелькают ящерицы, в стороне группками собираются тушканчики, множество насекомых.
На рассвете справа от нас заблестела вдали извилистая лента реки.
— Братцы! — послышался чей-то радостно-возбужденный голос. — Гляди-ка, к Волге-матушке снова возвернулись!
— Попал пальцем в небо! — осадил его кто-то. — Ты что, Степан, Волгу забыл? Это ж ручей…
— А что ж это за река, коль не Волга?
— Спроси у командиров, им все положено знать…
— Товарищ лейтенант! Что это за река?
Вопрос явно застал Катученко врасплох: карты у него не было. Однако лейтенант не любил признаваться в незнании. Мгновение поколебавшись, он насмешливо ответил:
— Все знать будете, Водолазкин, скоро состаритесь. Если потребуется, все будет вам сказано: и где мы сейчас находимся, и куда следуем, и какая это река.
Незаметно приотстав от взвода, Катученко оказывается рядом со мной и, словно бы невзначай, спрашивает:
— Случайно, не знаете, товарищ комроты, что за задрипанная речушка справа от нас?
Несколько мгновений шагаю молча, припоминая названия рек, впадающих в Волгу между Сталинградом и Астраханью. Неожиданно всплывает в памяти название 'Волго-Ахтубинская пойма'.
— Ахтуба, левый рукав Волги, товарищ Катученко, — отвечаю мимоходом, а в душе радуюсь, что память не подвела. — В нижнем течении Волги на левом берегу притоков у нее нет… У вас по географии какая оценка была?
— Удочка…[23] А что?
— Вот потому и не смогли ответить на вопрос бойца, — не удержался я, чтобы не уколоть заносчивого лейтенанта.
Когда все чаще стали попадаться бахчи, огороды и сады, среди которых можно было замаскировать подразделения, полк был остановлен на дневку[24].
В восемнадцать часов полк снова вытягивается в походную колонну и продолжает путь на юг. Едва начали движение, как в воздух взвилась красная ракета и по колонне пронеслось: 'Воздух!' Подразделения быстро рассредоточиваются. Посматривая на бойцов, без труда определяю, кто из них уже бывал под бомбежкой. Они бегут неторопливо, спокойно поглядывая в небо. А те, кому бомбежка еще в новинку, несутся, низко пригибаясь к земле, словно над их головами свистят пули.
Пятерка фашистских бомбардировщиков, сопровождаемая истребителями, проносится над нами. Комья окаменелой земли и облака пыли вздымаются в небо. Сделав два захода, бомбардировщики поворачивают на запад, а истребители вступают в бой с тремя появившимися 'мигами'.
На другой день ситуация повторяется: едва полк вытянулся в маршевую колонну, появилась пятерка фашистских бомбардиров-щиков.
На третий день я заступил дежурным по полку. Помощник дежурного худенький, очень маленького росточка младший лейтенант Трушин. Все в нем миниатюрное: круглое морщинистое личико, небольшой вздернутый носик, маленькие пытливые глазки.
Незадолго до начала марша я собрался объехать расположение полка, чтобы проверить готовность походного охранения к выходу. Дав необходимые поручения помощнику, вскакиваю на подножку полуторки, но Трушин трогает меня за рукав. Оглядевшись по сторонам, он с таинственным видом шепчет мне в ухо:
— Через два часа нас будут бомбить…
— Тебе об этом немцы сообщили? — насмешливо спрашиваю я.
— Нет, — отвечает он без тени обиды, — сам догадался. Еще вчера доложил о своих подозрениях комиссару, а он, занятый каким-то важным делом, обещал разобраться позднее. Хотел сообщить командиру полка, а доказательств нет…
— Каких доказательств? — продолжаю недоумевать я.
— Понимаешь, какая история… — Трушин стаскивает с головы пилотку и яростно чешет затылок. — В июле ехал я в полк на попутной машине. В кузове нас было шестеро: двое мужчин и четыре женщины. Мое внимание привлекла блондинка лет двадцати пяти, редкую красоту которой не портила даже простенькая пыльная косынка, стягивавшая пышные волнистые волосы цвета спелой пшеницы. С трудом заставил себя смотреть по сторонам, но при этом внимательно прислушивался к беседе, которую лениво вели женщины. Они, оказывается, жили в городке, куда мы направлялись, а блондинка — в Сталинграде. Мужа ее
