столь неожиданно появившегося субъекта. Самое смешное, что Саид (как и остальные боевики группы Умара) был оповещен о появлении этого длинного господинчика и не раз видел его фотографии и видеоизображение... Но он должен был появиться значительно позже. Саид опустил оружие и произнес то, что помнил из инструкций Рольфа и Умара:
– Ты ведь должен всех освободить?! Разве не так?! Ты этот... Ну, забыл, вроде героя. Так нас инструктировали... Но прийти ты должен был оттуда! – Умар кивнул за окно, в сторону ворот.
Муравьев лишь непонимающе мотал головой. Он герой?! Да упаси Господь. Впрочем, в Господа Муравьев не особо веровал, так как был воспитан убежденным атеистом. Кого там еще он должен освободить? Если бы у него была связь с Дранковским или с кем-то из его доверенных людей, Муравьев был бы в курсе. Но сейчас... Сейчас у него в кармане взрывное устройство. Это все, что помнил Альберт Борисович.
– Я заминирован, – только и пробормотал он.
– Где?! – Саид уже и сам отказывался что-либо понимать.
Муравьев кивнул на наружный карман своей одежды. Саид одним движением извлек оттуда небольшую деревянную коробочку, открыл ее и обнаружил в ней обычный камень. Альберт Борисович дернул кадыком и замычал так, словно потерял дар речи.
– Ну-ка пошли! – не очень вежливо толкнув в плечо «героя-освободителя», проговорил Саид.
Теперь боевик спешил не подавлять огневые точки, а выяснить, что значат все эти нестыковки, не учтенные первоначальным планом и кончающиеся гибелью его братьев по оружию. Муравьев покорно бежал, пригибая голову, не отставая от своего «освободителя». Он старался ни о чем не думать и ничего не вспоминать. Хотя вспомнить ему было что. Хотя бы то, как он встал во главе столичной контрразведки.
Муравьев Альберт Борисович,
советник правительства РФ, сопредседатель издательского дома «Либеральные ценности», глава благотворительного фонда «Дающая рука», генерал-лейтенант ФСБ запаса
(он же агент «Опоссум»)
Некогда у Муравьева была образцовая биография для карьеры советского номенклатурного партруководителя. Родись он в начале пятидесятых, а не в середине шестидесятых, непременно двинулся бы именно по этой стезе. Его отец был журналистом, пописывающим статейки- передовицы в одном из идеологических ежемесячников, а мать преподавала историю КПСС в техническом вузе. И сам Альберт Борисович поначалу тоже двигался именно комсомольско-коммунистическим курсом. Он успешно (с медалью) окончил среднюю школу и сразу же поступил в ВКШ – Высшую комсомольскую школу. Принимали туда только отборных, проверенных кандидатов. Куда легче было стать студентом театрального института или школы КГБ, нежели войти в лоно академии будущих управленцев и номенклатурщиков, обладателей персональных машин, дач и спецбуфетов. На дворе стояли поздние восьмидесятые, тем не менее будущие вожаки «комсы» были уверены в своем будущем. Да, да – комсомол молодые циники именовали «комсой», а родное учебное заведение – «Высшей Какашкиной Школой». Ни один из них не верил в светлое коммунистическое будущее для всей страны, но был одержим желанием построить «коммунизм» для себя и своей семьи. Фекальным юмором циники пытались отгородиться от все нарастающей критики комсомольских структур. В один прекрасный день в ВКШ пришел подтянутый, интеллигентного вида мужчина в штатском, отрекомендовавшийся инструктором из Центрального Комитета партии. Он прочитал недлинную, но внятную лекцию о том, что по всей стране семимильными шагами двигаются демократические реформы и будущие комсомольские лидеры тоже должны реформироваться. Засучив рукава, с комсомольским задором (и все теми же «фекальными» шуточками) Муравьев и его соученики начали реформироваться. Однако очень скоро все они пришли к выводу, что комсомол реформам не подлежит. Ну и... хер с ним! – все с тем же пафосом и задором решили несостоявшиеся комсомольские вожаки. И решили реформироваться сами. Одни подались в скандальную желтую журналистику, другие срочно заделались либеральными экономистами и спецами в области фондовых рынков, третьи двинулись в бизнес. Альберт же Борисович выбрал самый выгодный бизнес – политику. В один день из «юноши с комсомольской путевкой» он превратился в пламенного трибуна, демократа и борца с засильем КГБ. С таким же успехом можно было бороться с засильем динозавров, так как никакого засилья не существовало. Комитет сквозь пальцы смотрел на митинговые страсти, но ситуацию старался держать под контролем. Разумеется, получая информацию и манипулируя лидерами демдвижений. Именно тогда Муравьев тесно сошелся с тем самым подтянутым, интеллигентного вида мужчиной из ЦК, что читал лекцию о реформе комсомола. Он, конечно же, был высоким чином из здания КГБ на Лубянке, из пятого управления, так называемой «идеологической контрразведки».
– Какой ты возьмешь себе псевдоним? – спросил лубянский чин, оформив вербовку Муравьева.
– Может быть, Апостол? – несколько смущаясь, ответил Альберт. – Хотя это чересчур броско... Может быть – Декабрист?
– Декабрист? Апостол? – переспросил комитетчик и чему-то при этом усмехнулся. – Нет, братец... Засветишься быстро с таким агентурным имечком. Быть тебе... Опоссумом! Агент Опоссум.
Самолюбивый Муравьев был несколько раздосадован, но вида не показал. Уловил в таком псевдониме насмешку над своей вытянутой физиономией и длинным, тонким, точно у настоящего опоссума, носом.
– Твоя задача – организация митингов и собраний демократической общественности. Ну и, естественно, полный отчет обо всех сборищах, – подвел итог комитетчик.
На площадях в те годы творилось следующее:
– Ельцин! Свобода! Сталинизм не пройдет!
Точно петух-массовик, Альберт Борисович дирижировал нестройным, истеричным хором люмпен- интеллигенции. Перекошенные, некрасивые физиономии носатых теток и небритые, одутловатые хари «свободных художников» раздражали брезгливого комсомольского вожака. Однако таковы реалии политической борьбы. Вскоре он стал одним из молодых лидеров влиятельного демократического движения. Разумеется, не без помощи кураторов с Лубянской площади. По большому счету Муравьеву было плевать и на лубянских «хозяев», и на «неизбежную победу российской демократии над силами реакции». Он всеми силами старался остаться на плаву, не утонуть, не сгинуть в пучине рыночно-базарной вакханалии. Победят чекисты и реакция – скромный вклад Муравьева в их победу непременно будет оценен. Ну а возьмут верх либералы и западники – опять же имя митингового «дирижера» у всех на слуху.
В 91-м году случился малопонятный путч, совсем не предусмотренный ни лубянскими кураторами, ни митинговыми визгунами. Вот уж поистине – человек предполагает, а Бог... Когда толпа «победителей путча» собралась возле памятника Дзержинскому и готова была двинуться на приступ здания комитета, Муравьев нешуточно перенервничал. Сумел добраться до телефона и, на свою удачу, соединился с куратором.
– Здравствуйте, это Опоссум, – пробормотал в трубку Альберт Борисович.
– Привет, – как ни в чем не бывало отозвался куратор.
– Тут это... Такие события, – нервно зачастил Муравьев. – Как у вас... дела?
– С минуты на минуту наше здание возьмут штурмом твои соратники по демдвижению, – опять же как ни в чем не бывало проговорил куратор.
В трубке послышались какие-то шумы, и Муравьеву показалось, что это лязгают автоматные и винтовочные затворы.
– Ты где сейчас? – спросил куратор.
– На площ-щади, рядом с-с вами.
– Орешь?
– Что?! – не понял Опоссум.
– «Ельцин-свобода-долой КГБ!» – орешь? – уточнил куратор.
– Нет, – пролепетал Муравьев. – А что... надо орать?
– Надо, – ответил куратор. – Только не очень громко, а то можно сорвать голос. А он тебе еще пригодится.
– Хорошо, – согласился Муравьев. – А... как же...
– Все в порядке, Опоссум, – твердым, можно сказать, бодрым голосом проговорил куратор. – Тебя интересует, не захватит ли революционная толпа наш агентурный архив, где ты значишься под номером 74?
Да, именно это волновало Муравьева больше всего.
