– Что это здесь? Уж не мина ли? Осторожно, товарищ старший лейтенант...
До моста оставалось несколько сотен метров. Там – охрана, пора разобраться с этим «тыловиком».
– Вот, смотрите сюда, товарищ старший лейтенант, – повторил Колыванов, указывая на какой-то предмет в траве.
– Какая ж мина? Тут же глубокий тыл! – старлей даже не обернулся.
– Стоять на месте! Нам виднее, мы ведь саперы. – Отто остановился рядом с Колывановым, привлекая к себе внимание «тыловика». Покончить с ним должен был Смирнов, шедший сзади, – штык-ножом, без шума.
– Ну что за мать-перемать! – неожиданно громко выкрикнул интендант Петров. – Карнавал какой-то!
Штеренфрид сориентировался первым, выхватил кортик, но... Чертов смершевец оказался проворнее. Уже обнаживший нож Смирнов поймал удар в челюсть и упал бы, но «тыловой» одним прыжком оказался сзади него и увлек его в сторону, в группу деревьев, прикрываясь Смирновым, как щитом. И тут же выстрелил, с головы Отто слетела пилотка.
– Бросить оружие! Вы окружены! – Дремов держал Штеренфрида под прицелом, но Отто был уверен: насчет «окружены» – это блеф, их много против одного Дремова, надо скорее его кончать и – бросок к мосту. Задание еще можно выполнить! Однако оказалось, что проклятый Дремов и здесь его переиграл.
– Руки вверх! – раздвинулись кусты, и Штеренфрид увидел нацеленный ему в голову автомат Шапошникова, который сжимал высокий парень в плащ-накидке. Отто нырком вправо ушел с линии огня, парень начал поливать из автомата залегших «саперов», но его тут же свалил из нагана Колыванов. Теперь выстрелы трещали непрерывно – палили все, кто мог. Много ли было окруживших их людей – разобрать было невозможно.
Дремов бил с двух рук. Люди Штеренфрида падали один за другим, бедняга Смирнов, служивший Дремову полуживым щитом, был изрешечен пулями и остался лежать посреди вытоптанной травы, а сам Дремов мелькал то здесь, то там, стреляя редко, но весьма результативно. Вот затих Колыванов, стрельба со стороны команды Штеренфрида почти прекратилась – видно, в живых остались немногие, и те – раненые. Поймать Дремова на мушку оказалось нелегким делом, он как-то странно раскачивался, отпрыгивал, падал на землю и опять поднимался, и успевал при этом положить пару пуль над головой Штеренфрида. Отто понял – надо спасать свою жизнь, и нырнул в заросли.
Две пули, выпущенные одна за другой, прошли над самым ухом. Вот он – Дремов Андрей Митрофанович. Надо было там, в избе у старухи... Хотя его и там так просто было бы не взять. Отто упал, вжался всем телом в землю. Перекатился на спину, опять вжался. Удобно вытянул назад руку с пистолетом. Подождем...
Ни шагов, ни треска сучьев... И еще две пули – аккурат в нескольких сантиметрах от тела Отто. Грамотно работает русский. Неужели хочет взять живым!? Штеренфрид неслышно откатился назад – и вовремя. Еще две пули легли в траву, в то самое место, где были его ноги. Отто неприцельно выстрелил – туда, где мог находиться смершевец. Мог бы...
Cмершевец молчал. Молчал и Отто.
– Остановись, Дремов! – крикнул из укрытия Отто. – Мать плакать будет... Когда похоронку пришлют!
В ответ ни слов, ни выстрелов.
– Нету матери, – наконец послышалось из березняка. – При бомбежке на прошлой неделе... Выходи с поднятыми руками!
– Слушай, как офицер офицеру! – Штеренфрид завязывал разговор. – На чем нас расколол? Или как у вас говорят – вычислил?
– Интуиция, – раздалось из березняка.
– Ни за что не поверю, Дремов. Ну, похвастайся, – пытался завести смершевца Отто.
Андрей не отзывался. Ни словом, ни выстрелом. Не торопился «продолжать диалог» и Отто.
– Слышь, фашист? – раздался наконец голос Дремова. – Документики вы классно изготовили. Только скрепка в красноармейской книжке у нас из простой проволоки, а вы из нержавеющей сделали. У наших скрепка уже через дней пять ржаветь начинает, а у вас как новенькая.
Штеренфрид зло сплюнул. Поистине всего не предусмотришь!
– Спасибо! Учтем на будущее!
– На том свете учтешь! – услышал Штеренфрид чуть не в трех шагах, и в ту же секунду у самого его уха свистнули две пули.
Смершевец подобрался почти вплотную. Голос совсем рядом, но он, Отто, не видит Дремова.
– С поднятыми руками! Высоко поднятыми! Считаю до двух!
И тут Штеренфрид увидел – зеленое пятно между сосен шевельнулось. При полном безветрии! Это он! Все, конец тебе, Дремов. Три... Три прицельных выстрела! Штеренфрид перекатывается назад, поднимается почти в полный рост и бежит. Бежит, не оглядываясь.
Кажется, он подстрелил Дремова. Нужно бы вернуться, удостовериться... Нет, там могут быть другие смершевцы. Туда дороги больше нет.
Задание провалено – мост стоит, как и стоял. Нескольких возьмут живыми, среди них – Колыванов. Теперь они из него многое «выпотрошат».
До линии фронта бы как-нибудь добраться... Ничего, один он точно доберется.
Позже Штеренфрид узнал, что хитрые телодвижения Дремова называются «маятником». Немцы так и не успели перенять их.
Дремов провалялся в госпитале два месяца. Все три пули фашиста оказались в его теле, и каждая из трех могла бы оказаться смертельной. Но – повезло, жизненно важные органы не задеты. И еще повезло, что старший охраны моста в нарушение устава отправил двух бойцов проверить, что за стрельба случилась рядом с их объектом. Если бы не они, Дремов просто истек бы кровью. Спасли они и группу окружения в составе одного-единственного бойца – Бори Каменского, который, выполняя задание командира, не пошел с ним ночевать в избу с подозрительными «саперами», а разместился по соседству, не спал всю ночь и утречком последовал за «саперами», а по условному сигналу – фразе со словом «карнавал» – храбро и мужественно сыграл массовку. Рана его оказалась легкой, и уже через две недели он опять был готов к строевой службе, но во время лечения у него проснулся поэтический талант, он написал пару стихотворений в госпитальную стенгазету, и его забрали в редколлегию дивизионного «Боевого листка». Оказалось, что журналистика и есть его настоящее призвание, и он вполне успешно довоевал, даже имел боевые награды.
Дремов считал Борю геройски погибшим в неравном бою с превосходящими силами противника. Вернувшись после госпиталя в родную дивизию, он даже подал рапорт о посмертном награждении бойца Каменского. Но, насколько было известно Дремову, рапорт последствий не возымел. О нем самом, о Дремове, подать рапорт никто не догадался, да он и сам считал, что задание выполнил без особого блеска – главный вражина ушел, он же, Дремов, дал себя подстрелить, как неопытный цыпленок.
А где-то в начале семидесятых, в одном документальном фильме, Дремов увидел бывшего фронтового поэта Бориса Каменского. Между прочим, на груди у поэта среди других была вывешена и та самая награда, о которой ходатайствовал Дремов. Но стихи, которые читал в фильме фронтовой поэт, Дремову не понравились. Литературный герой, сиречь сам автор, показался Дремову чересчур уж героическим. Отважный контрразведчик в капусту крошил фашистов и предателей Родины, а послевоенные свершения героя выглядели уж и вовсе космическими по масштабам. Весь в делах и заботах, Дремов не приложил стараний, чтобы разыскать своего фронтового подопечного, – предчувствовал, что ничего хорошего из этой встречи не получится. И как обычно, чутье не подвело. Дело в том, что с началом перестройки Борис Каменский напрочь забыл о своей службе в СМЕРШе и оказался в первых рядах демократической элиты, обрушившейся на позорное прошлое страны, запятнанное преступлениями НКВД, КГБ, СМЕРШа и всех примыкавших к ним структур на протяжении всех злосчастных семидесяти советских лет. Поэт охотно делился личными впечатлениями о бесчинствах СМЕРШа на всех этапах Великой Отечественной и везде, где мог, намекал открытым текстом, что до сих пор около его дачи в Переделкине дежурит целая бригада
