Слышен звон разбитой посуды, кричит ребенок, падает что-то тяжелое. Сердце у нее бьется все чаще, во рту пересохло. Она прислушивается. Что-то случилось. Но что? Неизвестно. Вдруг кровь бросается ей в голову. Она дрожит, объятая ужасом, и не замечает, что ее господин уже проснулся. Вдруг дверь открывается от удара ноги, обутой в черный кожаный сапог, какие носят кавалеристы-мамлюки. Он обхватывает голень, собирая шальвары складками над голенищем.
Из дворца эмира Канибая ар-Раммаха, конюшего султана, вышел глашатай, знаменитый своим зычным голосом. В тот же миг из дома, расположенного поблизости от дворца эмира Каусуна ад-Даудара, рядом с кварталом Бирджуан, появился другой глашатай и направился к кварталу ар-Рум аль-Джавания. Легкий ветерок доносит до слуха барабанный бой, голоса других глашатаев. Их возгласы будят спящих, заставляют разомкнуться веки. На улице появляются банщики, пекари, торговцы молоком и фасолью. Все останавливаются и слушают. Женщины переговариваются друг с другом. В квартале аль-Мейда, ворота которого только что открылись, громко кричит торговка балилей[11]. Вдруг она перестает предлагать свой товар и громким голосом передает новость. Головы высовываются из дверей комнатушек, больших домов. Маленькие дети, зажав зубами подол галабий[12], несутся куда-то. Но куда? Никто не знает.
— Лю-лю-лю-лю-лю-лю…
Этот пронзительный крик радости вырывается из горла женщины с одного из верхних этажей. Ей вторит другая, а потом и вышедшие с младенцами на плечах босые жительницы аль-Атуфа, аль-Джударии, ас-Суккярии, которые, прихлопывая ладонями, радостно встречают новый день.
САИД АЛЬ-ДЖУХЕЙНИ
Из помещения, отведенного в Аль-Азхаре студентам из Верхнего Египта, Саид аль-Джухейни прислушивается к шуму на улице: окно его кельи расположено как раз над входом в аль-Батынию. В разноголосом гомоне он наконец улавливает: «По указу султана схвачен Али бен Аби-ль-Джуд».
Вчера на закате люди видели, как его везли. Смел ли кто-нибудь до этого даже подумать, что по этим вот улицам он будет ехать обесславленным и опозоренным на осле с проплешинами и без хвоста. Люди, как саранча, напавшая на поле, запрудили всю улицу. В глазах — злорадство.
Саид мысленно представил себе Али бен Аби-ль-Джуда. Вот он, сидя верхом на коне, покрытом дорогим чепраком, проезжает мимо домов шейхов и эмиров. Впереди него идут барабанщики; их барабаны звучат громче, чем литавры любого эмира. Вот он идет по улице, спешившись, окруженный могучими стражниками. Убедив султана ввести налог на соль, он нанес удар по карманам мусульман: что за еда без соли!
Когда Али бен Аби-ль-Джуд шел, никто не осмеливался поднять глаза и взглянуть ему в лицо. Его чалма ослепляла взоры. Но не прошло и нескольких часов, и вот он уже сидит на осле задом наперед, познав самое жестокое унижение. И мал и стар бьют его по щекам. Женщины плюют ему в лицо!
В галерее пусто. Все ушли. В воздухе — запах сырости и засохшего хлеба, куски которого валяются по углам продолговатой комнаты с высокими потолками.
Саид сунул ноги в старые сандалии. Нужно пойти в Кум-аль-Джарех к учителю, шейху Абу-с-Сауду, поговорить, послушать, что он думает о происшедшем.
В большом дворе мечети толпятся семинаристы и студенты, изучающие светские науки.
«Да, надо обязательно пойти к учителю», — думает Саид, сидя рядом с большой мраморной колонной у входа в молельню Слепых и водя соломинкой по твердой земле. Саид с тревогой думает о том, что рад исчезновению супостата. Но что готовит будущее, да вот хоть бы сегодняшний день? Может быть, он закончится мятежом эмиров: полетят головы, прольется кровь невинных душой и телом, закроются двери и входы, пожары охватят дома, разрушению подвергнутся мечети и молельни. Кто знает, может, явится кто-нибудь еще страшней и безжалостней! Саид ударил соломинкой, и она переломилась. Он отряхнул руки.
Исчезновение Али бен Аби-ль-Джуда — знак милосердия господа к рабам его. Люди роптали, волновались. Саид, как сейчас, слышит, что говорил здесь один семинарист три месяца назад. Омру бен аль-Одви позвал его и поведал все, что было у него на сердце. Сказал, что не может больше видеть того, что творит Али бен Аби-ль-Джуд над народом. Каждый день — все новые притеснения. Ему точно известно, что делает тиран: каждый вечер он удаляется на два часа ото всех, чтобы обдумать новые унижения для своих жертв. Говорят даже, что он советовал Закарин бен Рады (да падет на него возмущение и гнев аллаха!) придумать новые способы содержания заключенных, которых никому не вынести. Омру рассказал, что Али бен Аби-ль-Джуд задержал как-то бедную беззащитную женщину. Она ждала ребенка. Он сам бил ее плетью, поджаривал ей конечности горячей смолой. В результате она выкинула мальчика на шестом месяце. Но ему и этого было мало. Он повесил несчастную у ворот Зувейля. И за что? Его люди схватили эту женщину только потому, что она продала корзинку аджура[13]. А как известно, только он один имеет право торговать аджуром.
Тут Омру наклонился к Саиду и прошептал:
— Я решил убить его!
Саид вздрогнул. В сгущавшихся послезакатных сумерках взглянул в блестящие глаза собеседника. Опустил глаза и снова взглянул ему в лицо. Омру еще раз повторил:
— Я убью его, чтобы избавить от него народ!
В тот же вечер шейх Абу-с-Сауд, выслушав Саида, плюнул с омерзением и стал полоскать рот свежей водой. Саид прислушивался к прозрачной, как журчавшая в молельнях родниковая вода, тишине. Шейх воздавал хвалу господу за то, что Саид молча выслушал признания Омру бен аль-Одви.
— Мне держаться подальше от него, учитель?
— Нет, я этого не говорю. Однако нужно быть осторожным. Кто хочет убить такого человека, как Али бен Аби-ль-Джуд, не говорит о своем намерении открыто.
Саид стал наблюдать за своим приятелем в студенческой галерее, украдкой следил за ним во время занятий, пытаясь найти в его поведении подтверждение подозрениям шейха Абу-с-Сауда. Беседуя с ним, он выбирал выражения, не порицал ни знатного, ни важного. Саид видел, как Омру по дороге неподалеку от аль-Мукаттама[14] заходил к Закарии бен Рады. Нет, не к самому Закарии бен Рады, а к одному из его помощников. Бедному студенту не место рядом с самим Закарией, при одном упоминании о котором у людей от страха сжимается сердце! Омру доносил, о чем говорили в народе.
А потом появятся странные люди. Лазутчики Закарии будут тайком расспрашивать о Саиде, следовать за ним по пятам. Он их не знает, но они знают его. Они будут следить за каждым его шагом, где бы он ни находился, не отстанут от него ни в минуты радости, ни печали. Их появление неотвратимо, как рок. Один из них протянет руку, коснется плеча Саида и произнесет лишь одну фразу. Его повезут в застенки Закарии бен Рады, его подвергнут ужасным пыткам и бросят в одну из тюрем в аль-Оркане, в аль-Джуббе или аль-Мукашшире. И незаметно потекут его дни. О нем забудут, сотрется воспоминание о нем, и затеряются его следы…
У Саида непокойно на душе: то повесили раба, то отрубили руку вору, то объявили, что женщине, которую поймали, когда она пыталась украсть лепешку, отсекут левую руку или правую, если окажется, что левая уже отрублена.
Сердце у него трепещет, как бедный мокрый птенец. Почему все это происходит? Почему?!
Вопросы как удары палки по барабану. Они как раскаленный металлический обод вокруг головы — изнуряют мозг и жгут душу. Если бы он мог крикнуть с минарета мечети Кайтабая в Аль-Азхаре, так, чтобы разбудить обитателей лачуг и дворцов; если бы мог увидеть, что делается за стенами Крепости на горе; воздеть руки и обратиться с воззванием, от которого нельзя отступить, разоблачить каждого подлого притеснителя, увидеть Закарию бен Рады посаженным на кол около ворот аль-Вазира! Саид хотел бы стать прорицателем, который предостерегает людей от того, что грядет.
В Кум-аль-Джарехе шейх Абу-с-Сауд успокаивает Саида. Шейх праведный, благородный, умный, знающий все на свете. Он поездил по миру, был в Хиджазе и Йемене, узнал язык Индии и наречие Эфиопии, изучил ислам в стране персов, вел споры с улемами Анатолии, видел собственными глазами воды Великого океана у западных границ света. Саид слушает его, и перед его взором тускнеет постоянное видение одного
