обличье адского воинства, рядящегося в одежды ангелов: снаружи — добро, а внутри — зло? Суть их — зло, деяния их разрушительны. И они творят молитвы и поднимаются на кафедры! Горячие слезы полились у него из глаз.
Как занимающийся день, перед его мысленным взором предстала нежная Самах, та, о которой он думал когда-то: «Неужели она ест и пьет и делает то же самое, что и все люди?» Он увидел ее обнаженное тело, над которым склонился похотливый ублюдок. Он хозяйничал на земле, которая была заповедной, жег ее траву, срывал инжир и оливки, пожинал жатву. Саид вспомнил руку Самах, маленькую руку, легкую, как шепот, как стихотворная строфа. Он держал эту руку в своей в тот один-единственный день, когда вышел с ними на прогулку. Шамм ан-Насим… Эта нежная рука теперь на спине осквернителя.
У отца же ее нет иного разговора, кроме рассказов о визитах великих мира сего. В свадебную ночь эмир Савдун шепнул ему несколько слов, которых не слышал никто, кроме шейха Рейхана. Потом к нему подошел Аз-Зейни Баракят и спросил, о чем говорил эмир Савдун. Шейх Рейхан сдержанно засмеялся и сказал, приложив руку к груди: «Прости меня, Зейни, но я не открою тебе того, что он мне сказал. Я не раскрою тайны, которую он мне доверил». Аз-Зейни рассмеялся и сказал: «А знаешь ли ты, что это первый случай, когда эмир Савдун высказывает свое расположение человеку и доверяет ему тайну?» У шейха Рейхана ум за разум зашел от радости, что дочь его замужем за отпрыском старинного княжеского рода, в жилах которого течет кровь эмиров и предков великих мира сего.
Ах, какой прок терзать себя этими жалкими мыслишками? Что за никчемная, растерзанная душа заключена в этой груди! Неужели она живет всего лишь двадцать семь лет?
Они и не стараются быть незамеченными. Открыто появляются повсюду, снуют возле лавок. Их множество, но любой их безошибочно распознает по только им присущим повадкам. Они могут возникнуть нежданно-негаданно, то в образе старухи, то в обличье бедного крестьянина, неторопливо бредущего по дороге. Бегающий взгляд выдает их. В их роли может быть и молодая женщина, и пожилая, и ребенок. Бесчисленное множество детишек служат шихабу. Сын доносит на отца своего. Устами младенца глаголет истина, считают они. Такого еще не бывало в этой стране. Саид не встречается на улице со своим приятелем Мансуром, иначе и за ним будут ходить по пятам. Саид точно знает: каждое его движение замечено, каждый вдох учтен. Он много болтает в галерее студентов, в мечети университета. Возможно, они исказили его слова, добавили то, чего он не хотел сказать. Странно, но он слышал, как некоторые семинаристы открыто ругали эмира Таштамира. «Может быть, они из соглядатаев?» — подумал Саид. Однако он слышал, как один семинарист, сириец из Алеппо, клялся на книге «Сахих» Аль-Бухари[62], что эмир Хайр-бек состоит в тайной переписке с турецким султаном. Он доносит о положении народа в Сирии и Египте, передает все до последних подробностей… Пальцы погрузились в бороды, в глазах — растерянность: какие испытания грядут, какие беды уже витают над их головами? Саида поразила не связь Хайр-бека с османами — он мог предположить что-нибудь подобное, ибо на это падки люди без роду и племени. Его потрясла реакция, с которой были восприняты слова семинариста. Что у них на уме? Уже давно он носит на сердце тяжелый камень. Никто не поддерживает его, даже Мансур, его приятель. Если бы его спросили о тех, с кем он живет и учится, он бы ответил: «Никчемные людишки. Они ведут себя так, будто на них налетели мамлюки и оскопили в одночасье. Однако таких странных кастратов еще не видел свет: кастраты, от которых рождаются дети, скопцы, которые брюхатят женщин! Но у них нет собственного мнения. Их учитель — соглядатай, их наставница — Суннийя бинт аль-Хуббейза».
Саид слышит, как они громко обсуждают то, что он не решается высказывать открыто. Что происходит? Может быть, он постарел? Чье острое лезвие тянется к его сердцу, к его языку, к его совести? Он ходит от одного кружка к другому, прислушивается. Они делятся новостями: послы султана вернулись от османов опозоренными, с их неприкосновенностью не посчитались. Их главу, эмира Маглабави, обрили и заковали в цепи. Его бы убили, если бы за него не вступились некоторые благоразумные османы. Война неминуема.
Посланцы эфиопского негуса направляются в Крепость, народ дивится их странному обличью.
Джан Баради аль-Газали отправился в провинцию аш-Шаркия. Пробует свой меч на шеях крестьян. Убивает тысячами. От трупов тухнет вода в каналах.
Умер старик, который лучше всех умел делать бусбусу. С его смертью исчез этот сорт бусбусы, ибо он никому не передал своего секрета.
Аз-Зейни Баракят собирается обратиться к народу. Возможно, некоторые эмиры, которые стоят за спиной Абу-ль-Хайра аль-Мурафи, намереваются нанести Аз-Зейни удар в спину?
Мечеть переполнена молящимися. В воздухе запах воды для омовений и старых циновок. Аз-Зейни поднимается на кафедру. И в то же мгновенье Саиду является виденье: вместо кафедры он видит, как сам выходит на встречу с Самах в день Шамм ан-Насим. Его счастье беспредельно! Целый день он говорил с ней, и его солнце не закатывалось… Он видит себя лишенным надежды, в ушах стоит шум голосов. Он прислушивается к звукам свадьбы в ту ночь, когда его принесли в жертву и архангел Гавриил не спас его. Не в силах выплакать свое горе, он бродил как прокаженный. Мир стал для него узкой щелью. Кровь его пролилась над пустыней. Из груди вырвали сердце… Аз-Зейни вещает с кафедры, а Сейид ан-Нас по- прежнему торгует бобами по какой ему заблагорассудится цене. Люди наперегонки спешат приложиться губами к «ручке» Закарии и коснуться края его абы. Почтенные мужи перед лавками кивают головами, прищуривают глаза, приговаривая: «Смотрите, разве когда-нибудь был в Каире человек, подобный Закарии? Посмотрите, как он благочестив и набожен. Никогда уж не будет второго такого соглядатая!»
Аз-Зейни обращается к людям. В голосе его мягкость и спокойствие. Он тоже добивался замужества Самах? Зачем он явился на свадьбу?
Где та старая женщина, которая появляется среди толпы и выкрикивает ему в лицо только два слова? Уже давно ее никто не видел, и ни одна живая душа ничего не слышала о ней. Может быть, он убил ее или куда-нибудь выслал? Говорят, она приходила к нему вечерами и плакала у двери его дома, закрыв лицо руками. Говорят еще, что она рассказывала ему о том, что было и что будет. Она единственная, кто поднял голос против Аз-Зейни. Саид сам слышал ее во время первого выезда Аз-Зейни. У него до сих пор стоят в ушах возгласы толпы: «Да хранит аллах Аз-Зейни! Да продлит аллах дни Закарии!» Он, Саид, должен повторить то, что говорила она. Он изнывает под тяжестью своей ноши. Камень давит ему на грудь. Он не знает, что значит спать под раскаленным небом Мекки, в обжигающих песках. У него нет такого голоса, как у Биляля[63]. Но кто-нибудь должен оставаться твердым, как панцирь, и крепким, как цепь на разрыв. Скажи те слова, освободись от гнета обмана. Что еще осталось, чем стоило бы дорожить? Время, в которое имамом стал Аз-Зейни, шейхом — Закария, служителями — соглядатаи, а секретарем — Омру бен аль-Одви! Долой обремененных годами! Пусть вернутся молодые! Пусть уберут раскаленное лезвие, готовое отрезать язык!
— Лжец!
Ему стало так легко, что зазвенело в ушах… Люди в синей одежде с желтыми воротниками… Синие, желтые… Стрела попала в цель. Рука над кафедрой застыла в воздухе.
— Лжец!
Он не боится огня. Пусть его испепелят негодующие взоры водоносов, кузнецов, мраморщиков, строителей, угольщиков, столяров, пекарей, соглядатаев. Они одурачены… Пусть все накинутся на него. Пусть обрушится на него скала… Пусть. Даже если бы они убили его сына у него на руках, если бы лишили его воды, отсекли голову, разорвали рот, если бы… — все равно еще до него Хусейн[64] первым познал славу мученичества.
— Ты лжешь!
— И это говорит египтянин? Не может быть! Невероятно!
Другие голоса — в них чувствуется страх, но они вторят ему, голосу мученика:
— Ты лжёшь!
— Ты лжешь!
НАЧАЛЬНИК СОГЛЯДАТАЕВ КАИРА
