буфете, где торговали фруктами, они увидели перетиравшую посуду старушку и спросили ее, не видала ли она льва? Та сказала, что к ней в буфет приходила хозяйская собака (у Крутикова был сен-бернар) и она прогнала ее щеткой. Саводе и кучер бросились в зрительный зал. Они нашли льва в третьем ярусе. С помощью факелов и выстрелов из револьверов они загнали его в клетку. Старушонку-уборщицу, по словам Саводе, спас разожженный ею и ярко горевший позади нее камин и щетка. Когда она узнала, что приходивший к ней зверь был львом, она упала в обморок. Водовоз, прятавшийся в бочке с холодной водой, пролежал две недели в больнице, а когда вышел оттуда, то предъявил иск за испорченные валенки.
После этого случая цирку стали прочить блестящие сборы, так как газеты расписали происшествие во всю. На деле же вышло так, что оборы упали еще больше: в цирк боялись ходить.
В Киеве отец пригласил для меня и Кости учителя грамоты. В это же время я стал учиться играть на скрипке.
Учился я вообще плохо. Я любил проводить все время в цирке, и для меня было праздником, когда отец вечером брал меня в цирк, чтобы помогать ему в работе. Даже в отведенное для прогулок свободное время я шел в цирк. Забирался туда и вечером под тем предлогом, что хочу помочь привести в порядок уборную. Оставшись один, я гримировался под отца и под других артистов, старательно стирая грим к концу отцовского номера.
В десять часов утра у нас, детей, были уроки с Сычевым, который учил нас прыгать. Работал он в это время уже хуже, — водка губила его, но у публики он пользовался прежним успехом.
В те дни, когда я должен был вечером выступать в пантомимах, я учился прилежнее, так как боялся, что отец в виде наказания не пустит меня в цирк. В цирке были все мои интересы и вся моя жизнь. Отрепетировав с учителем, мы дожидались общей репетиции, в которой был занят отец, а часто и мы с Костей, потом шли домой обедать. Отец ложился спать, а мы садились учить уроки. До шести часов занимались с учителем, потом нас на час отпускали гулять, а мы вместо прогулки забирались на манеж и, подражая взрослым, играли в цирк.
В киевском цирке было неимоверное количество крыс. Часто, после репетиции артисты вместе с администратором забирались в верхний ярус и оттуда стреляли в крыс, разгуливавших и партере, из четырех винчестеров. На одном из спектаклей по барьеру пробежала крыса. В это время на манеже работала наездница и клоун Бонжорно, вышедший к ней для реприз. Бонжорно шел по барьеру, увидел крысу, прикрыл ее колпаком и сел на нее. Публика думала, что это клоунский трюк. Когда Бонжорно потом взял колпак и вынес его за кулисы, в колпаке была раздавленная крыса. Крутиков за эту выходку оштрафовал Бонжорно. Вся труппа была возмущена штрафом, но сделать ничего не могла. Крутиков был владельцем цирка, богачом, и потому все и вся было на его стороне. Бонжорно пробовал протестовать. Тогда Крутиков рассчитал его. Бонжорно уехал.
В эти тяжелые времена многие директора цирков пользовались штрафами только для того, чтобы меньше платить артистам. Не так повернулся — штраф, не так сел — штраф. Приходит артист получать жалованье, а у него из жалованья четвертая часть списана на штрафы. Штрафные деньги шли в карман директора, — так почему же было при плохих сборах не штрафовать?
Буфет в цирке Крутикова функционировал только во время представления. Ни длительных заседаний за столиками, ни пьянства, ни картежной игры в буфете не было. Из частых завсегдатаев цирка вспоминаю одного посетителя цирка и его буФета — Зембицкого. Артисты окрестили его «Володька-Громобой». Одержимых цирком людей, на цирковом жаргоне называли «больной». Так этот «больной» Зембицкий угощал всех, кто ни приходил в буфет. Денег у него всегда было много; когда он напивался, то бил посуду, подбирал себе компанию и уезжал куда-нибудь в другое место продолжать пьянку. Одно время он жил в той же гостинице, что и мы. Он очень любил детей, накупал игрушек, сластей и наделял ими всех ребят. Трезвым я его никогда не видел. Он нигде не служил и ничем не занимался. В номере у него была клетка с попугаем. Попугая он научил неприличным словам. На столе всегда стояли бутылки и закуска. Швырял он деньгами налево и направо. Так как жены артистов ругали мужей за пьянство, то он придумывал всякие торжественные дни: сегодня он — именинник, завтра — день его рождения и т. д. На неделе он бывал раза три именинником. Прислуга, убиравшая у него в номере, рассказывала, что у него повсюду были засунуты деньги. Клетка попугая была застлана крупными купюрами. Прислуга наперебой стремилась к нему, чтобы чем-нибудь услужить ему, притти к нему в номер убирать или почистить клетку попугая.
Никто из артистов не знал ни его происхождения, ни источника его богатств. Ходили слухи, что он побочный сын какого-то великого князя. Кончил он свою жизнь трагически. Так как жены артистов продолжали устраивать мужьям скандалы за пьянство, то он переехал в другую гостиницу. Там он однажды допился до того, что облил пьяный себя и кровать керосином и поджег. Скончался он в больнице от ожогов.
В середине сезона Крутиков, использовав все аттракционы и всех зверей, решил пригласить чемпионат французской борьбы. Но и чемпионат не поправил дела. Даже Поддубный сделал только два-три сбора.
B это время отец получил анонимное письмо. В письме его укоряли за то, что он столько времени проработал с Бернардо и разошелся с ним. «Старый друг — лучше новых двух» — так заканчивалось письмо. Вскоре пришло письмо от Бернардо с предложением опять работать вместе. Это письмо совпало с рядом грубых выходок Мишеля по отношению к отцу. Работа отца с Мишелем шла хорошо, но грубость Мишеля повлияла на отца, и он решил опять работать с Бернардо. Им удалось подписать контракт в цирк Бескоровайиого в Ананьеве.
Цирк Бескоровайного был небольшой, при цирке был зверинец с хорошим подбором зверей.
Встреча отца с Бернардо была очень трогательной. Работа их пошла удачно, несмотря на то, что они шесть месяцев уже не работали вместе. В Ананьеве мы пробыли недолго. Из Ананьева цирк переехал в Балту.
«Необычайно грязный и смрадный город. Впечатление отвратительное, — записывает в своей записной книжке отец, — трудно понять, как это люди могут родиться и жить в подобной помойной яме».
Цирк в Балте стоял на ярмарке. Ярмарка была большая. Сборы терпимые. Из Балты мы поехали до Одессы поездом, а оттуда до Херсона пароходом.
В Херсоне отца и Бернардо знали и любили. При их появлении на манеже их встретили громом аплодисментов. Цирк стоял на ярмарочной площади, там же было много балаганов и маленький цирк с двумя лошадками. Зверинец при цирке Бескоровайного давал хорошие сборы, так как львица принесла недавно шесть львят, и публика очень любила ходить смотреть их. В Херсоне мы пробыли две недели, затем Бескоровайный
разделил труппу на две части. Мы попали в Мелитополь. Несмотря на ярмарку, в городе было подавленное и тревожное настроение.
Из Мелитополя мы поехали в маленький городишко на Азовском море — Геническ. Это был собственно не город, а деревня на берегу моря. Сборов здесь ожидать было нечего. Кроме того, в этом крае был неурожай, поэтому мы очень быстро перекочевали отсюда в Керчь. Въезд наш в Керчь я никогда не забуду.
В понедельник первого августа в десять часов утра мы въехали в город. Как обычно, отец нанял двух извозчиков и велел им ехать в цирк. Сразу же глазам нашим представилась жуткая картина. Все еврейские магазины были разрушены, окна выбиты, двери сорваны с петель. По городу летал пух. Из окон магазинов свисали, длинные куски смятых и истерзанных материй. Громилы вырывали награбленное друг у друга. Некоторые поспешно увозили вещи и товары нa тележках. Вид улиц во власти погромщиков, беззащитность населения, разграбленные магазины, выбитые окна произвели на нас гнетуще-жуткое впечатление.
Отец оставил нас в цирке и бросился искать квартиру, но никто не хотел в такое время сдавать комнат. Наконец, днем он нашел две комнаты у хозяев-евреев, которые сдали нам их только потому, что надеялись таким образом сохранить свое имущество от ожидаемого погрома. Сами они, как только мы переехали, куда-то ушли.
У отца следующая запись от 7 августа: «Ходят упорные слухи и кругом слышны возгласы: «Бей жидов». В домах в окнах выставлены иконы. При нашем проезде бросали нам на извозчика конфеты, пряники и спрашивали: что, у вас жидов нет?»
Под вечер мимо наших окон прошла шайка громил, они заходили в каждый дом, ища евреев. Подошли
