его за пьянство, он отшучивался:
«Выгонит? Возьму как вице-директор половину конюшни и уйду. А вот вас выгонят — посмотрим, что вы делать будете».
Настроение в труппе было товарищеское, и сами Изако этому способствовали. Через неделю после открытия директор устроил нам товарищеский шашлык. Купили и зарезали двух баранов, приобрели закуски, сластей. Только водки дирекция никогда не покупала, вернее всего, из экономии. Водку всегда приносили сами артисты, и пить ее не возбранялось. Вечеринка обычно кончалась игрою в лото.
Две недели программу обслуживала своя труппа. Афиши выпускались каждый день новые, чтобы публика не теряла интереса к цирку. Каждый из нас, артистов, мог дать несколько номеров, и потому программа бывала разнообразная.
Обычно по приезде в новый город афиша была «глухая», без упоминания имен, потом постепенно появлялись имена то одного, то другого артиста. Когда все имена были уже известны публике, Изако выписал гастролеров. Первой прибыла японская труппа Ямада-Сан. Труппа состояла из двадцати четырех японцев. Среди артистов было несколько гейш. Они во время представления или играли на национальных инструментах, или составляли декоративное украшение. Труппе было отведено третье отделение программы. Среди японских артистов были прекрасные воздушные гимнасты, которые поражали даже нас, привыкших к большому мастерству. Они казались какими-то чертями, умевшими держаться за воздух и как бы ходить то нему. Был искусный жонглер-антиподист.
Началось выступление японцев парадом. Аристы выходили в великолепных парчовых, тканных золотом халатах. Их представляли публике, выкрикивая их диковинные имена. Все номера были эффектны зрительно и носили заманчивые названия, выгодные для афиш. На заборах «Крест смерти» сменялся «Колосом смерти» или «Лестницей смерти». Основаны были номера на рискованных трюках, вызывавших у публики напряженное состояние, полное волнения. По городу артисты ходили в японских костюмах. В труппе были подростки и дети.
Вывез эту труппу из Японии русский предприниматель Морозенко. Он платил Ямада-Сану за гастроли тысячу рублей, а сам получал определенный доход с каждого представления. Насколько ему это было выгодно, можно судить по тому, что впоследствии он построил себе каменный дом в одном из поволжских городов.
Труппа Ямада-Сана состояла из его родственников, и он платил им всем гроши, которых едва хватало на пропитание. Морозенко рассказывал, что в Японии артисты голодали, и ему легко было уговорить их попытать счастья в далекой России. Самым ошеломляющим и потрясающим зрителей номером было «харакири». За этот номер Ямада-Сан получал от Морозенко добавочные двадцать пять рублей.
Первый раз «харакири» прошло при битковом сборе, его пустили без афиш, чтобы публика сама разнесла весть об этом номере по городу. Номер этот, продолжался максимум три минуты и совершался японскими артистами во главе с Ямада-Саном с изумительной быстротой и ловкостью. Номер производил такое потрясающее впечатление своим правдоподобием, что многим из зрителей делалось дурно. Давали «харакири» не сразу, а на пятое или шестое представление. Дежурного околоточного во время этого номера старались увести в буфет, так как бывали случаи, когда полиция запрещала его. Исполнялся этот номер следующим образом.
На арене появлялся Морозенко и объявлял публике, что сейчас будет исполнено самое настоящее японское харакири. За ним выходил Ямада-Сан с четырьмя гейшами и двумя детьми. Гейши играли на национальных японских инструментах, мальчики-японцы били в барабаны.
Ямада-Сан мимикой показывал, что совершает молитву. Во время молитвы два японца выносили длинные и острые ножи, ходили с ними по рядам, показывали их публике, чтобы убедить ее, что ножи настоящие и очень острые. Когда процедура с ножами кончалась, оркестр цирка неожиданно играл галоп. Ямада-Сан быстро брал стакан воды, срывал с себя рубашку, обрызгивал обильно руку водою, всаживал в нее нож и с окрававленной рукой бегал по арене, показывая залитую кровью руку. Публика в ужасе шарахалась от него. Тогда Ямада-Сан брызгал водою ногу, проводил ножом по икре и скакал по арене на одной ноге, показывая струящуюся по икре ноги кровь. На арену выбегал мальчик-подросток. Два японца схватывали его, подымали за голову и за ноги, клали на стол и держали. Подбегал окровавленный Ямада- Сан, срывал с мальчика рубашку, брызгал его водою и полосовал его ножом несколько раз от низа живота к горлу и обратно. Подростка, залитого кровью, заворачивали в простыню и уносили.
Публика приходила от этого номера в необычайное волнение. Лица были бледные, губы дрожали.
На втором или третьем представлений «харакири» я стоял в проходе. Представление только что окончилось. Мимо меня пронесли завернутого в простыню мальчика. Вслед за этим ко мне подошел какой-то студент и спросил меня, видимо взволнованный: «Скажите, что же с мальчиком? Ему ведь нужно подать помощь. Куда они его дели?»
Я по традиции нашего искусства нe мог выдать, секрета японских артистов и ответил шутливо:
— Как куда? Они каждый раз выписывают из Японии нового-мальчика.
— Ну, а этого?
— Этого зарывают в цирке под галеркой.
Студент растерянно посмотрел на меня и ушел.
Ранним-рано на следующее утро прибежал Изако и стал ругать меня. Он рассказал, что ночью цирк был оцеплен конным нарядом полиции и городовыми. В здании цирка под руководством самого полицмейстера был произведен обыск. Разбудили поздней ночью Изако, велели ему зажечь все лампы, полезли под галерку и там лопатами перерыли всю землю. Изако думал, что полиция действует по одному из доносов отца и ищет в цирке воображаемые бриллианты. Только по окончании обыска полицмейстер сказал, что они искали труп зарезанного во время «харакири» мальчика. Вызваны были Морозенко и Ямада-Сан. Когда Морозенко перевел Ямада-Сану слова полицмейстера, Ямада-Сан расхохотался, потребовал, чтобы принесли нож, употреблявшийся во время «харакири», и тут же на глазах полиции продемонстрировал номер, который состоял в том, что в ручке ножа находился желоб, по этому желобу от нажима кнопки сыпался фуксин, попадал на смоченное водою тело и давал полную иллюзию раны, из которой обильно струилась свежая кровь.
При общем хохоте полицмейстер огласил поданное в канцелярию губернатора заявление, в котором говорилось, что на главах публики в цирке ежедневно убивают японских мальчиков, хоронят же их под галлереей в самом цирке, как об этом сказал акробат, делавший упражнения с девочкой.
Изако, услышав это, засмеялся и оказал: «У нас не только живых людей режут, но и из мальчиков делают девочек. Акробат, на которого ссылается подавший заявление, делает свои упражнения на самом деле с мальчиком, а не с девочкой».
Полиция после разъяснений ушла успокоенная. Мне же здорово влетело за мою шутку.
Несмотря на выяснение всех приемов «харакири», губернатор запретил его исполнять.
Уже во время гастролей японцев Изако начал вести переговоры с дрессировщиком львов Ваяни. Ваяни дал согласие на гастроли, как вдруг от него неожиданно пришла телеграмма, что львы заболели сапом и расстреляны. Писал, что им куплено шесть новых львов, но он пока не решается выступать с ними перед публикой. Ему нужны восемь-десять репетиций. О жалованьи он в силу таких обстоятельств вопроса не поднимал. Изако телеграммой просил его приехать с новыми животными.
Ваяни приехал к концу гастролей японцев. Он рассказал им о своем несчастьи. Дело в том, что для кормежки львов была куплена администрацией дохлая лошадь. Она оказалась сапной. Львы заболели, их пришлось расстрелять и весь реквизит сжечь.
Скоро прибыли с особыми провожатыми новые львы. Ваяни храбро вошел к ним в клетку. После пяти репетиций он рискнул выступить перед публикой. Дебют его прошел с колоссальным успехом.
Нельзя было поверить, что Ваяни работал со львами всего несколько дней.
Изако хотел воспользоваться тем, что Ваяни не договорился с ним и назначил ему очень маленькое вознаграждение. Ваяни не согласился на условия Изако, отработал в цирке три-четыре раза и уехал обратно в Вятку, откуда приехал и где у него погибли прежние львы. Там, по слухам, он делал битковые сборы, так как публика знала о его несчастьи. Позже до нас дошло, что и вторая партия зверей заболела сапом, и их пришлось тоже расстрелять. Рассказывали, что Ваяни не уничтожил красную гусарку, в которой работал с первой группой лывов. Зараза была перенесена, и звери погибли.
