обрели силу от великих нагвалей — Кукулькана и Кетцалькоатля. Дон Рафаэло знал, что у древних мудрецов были десятки детей и что магические способности его собственной семьи унаследованы от Кетцалькоатля. Единственное, чего он хотел добиться, так это усиления этих способностей кровью потомков Кукулькана.
Он нашел нужные гены у Сесилии Мецтли, женщины из племени майя, чьи предки по материнской линии происходили из Чичен-Ицы и были потомками самого Кукулькана.
Дон Рафаэло был слишком стар, чтобы заводить детей, поэтому он выбрал Сесилии в мужья сына сестры — Мигеля Аурелио-Рафаэло. Люди предупреждали семью невесты о том, что нужно держаться подальше от дона Рафаэло, но Мецтли задолжали ему довольно большую сумму денег, а тот обещал простить им долг по случаю свадьбы.
Семнадцать месяцев спустя родилась синеглазая Маделина Аурелия, и дон Рафаэло получил возможность заняться долгожданной наследницей. Нагваль решил убрать с пути ее родителей, чтобы самому воспитывать девочку. После целого ряда несчастий молодая семья тайно отправилась в Америку.
Семнадцать лет спустя драгоценная наследница дона Рафаэло неожиданно умерла, дав жизнь Лилит Еве Робинсон.
Когда Квентон вернулся из церкви, Лилит уже закончила косить лужайку перед домом. Услышав, как хлопнула входная дверь, она быстро развернула шезлонг к солнцу, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди, затем сняла лифчик купальника, как ее учил дон Рафаэло, легла на спину, набрала в ладони оливкового масла и принялась массировать груди, издавая настолько громкие стоны, что опекун непременно должен был их услышать.
Квентон в это время находился в туалете. Услышав стоны, он раздвинул занавески на окне и замер, уставившись на полуобнаженную Лилит.
— Господи Боже…
Долгие годы преподобный Квентон Морхед убеждал себя, что его одержимость приемной внучкой была лишь необходимой частью «экзорцизма». Он молил Иисуса о прощении, и если его Господь мог простить, то Лилит наверняка… Сейчас, разменяв седьмой десяток, он почти прекратил «воспитание», потому что девочка могла в конце концов набраться храбрости и рассказать о его действиях.
Но потребности никуда не делись, а расцветающая юность Лилит порождала в нем звериную тягу, которую не могла пресечь даже молитва. Однако публичное обнажение — это было нечто совсем уж новое и непривычное. Девчонка явно дразнила его, а сопротивляться соблазну Квентон не мог.
Лилит застонала громче и, засунув ладонь под трусики бикини, начала шевелить пальцами.
Этого Квентон уже не выдержал. Он выскочил из туалета и направился во двор.
Почувствовав его присутствие, Лилит открыла глаза.
— Ты что-то хотел?
Квентон схватил ее за руку, вздергивая на ноги.
— Хочешь быть плохой девочкой? Я покажу тебе, что случается с плохими…
Лилит выскользнула в нексус.
Секунду спустя Квентон Морхед обнаружил, что лежит спиной на колкой траве только что подстриженной лужайки, уставившись в такие же, как небо, яростно-синие глаза внучки.
Кулак Лилит возник в его поле зрения и врезался в нос.
— О… Боже… да будь ты проклята, маленькая шлюха!
Кровь брызнула из обеих ноздрей.
— Шлюха? Шлюхам платят, Квентон.
— Я тебе платил! Я четырнадцать лет кормил и одевал тебя, давал крышу над головой. Ты должна мне, должна…
Склонившись над ним, она приподняла ладонями тяжелые груди.
— Хочешь их получить, Квентон? Приди и возьми.
Он потянулся к ней, и Лилит снова его ударила, быстро, яростно, изо всей силы. Передние зубы священника зашатались.
Лилит выпрямилась, стянула трусики, закрутила их на указательном пальце и направилась к дому.
— Когда надумаешь вернуться, уберешь газонокосилку.
Квентон перекатился на живот, выплюнул выбитые зубы.
Глава шестнадцатая
— … девятнадцать… двадцать… двадцать один…
Восьмидесятидвухлетний заключенный Пьер Роберт Борджия со свистом втягивал воздух сквозь зубы, лицо его покраснело, мускулы дрожали от усталости, но он еще не выполнил дневную норму приседаний.
— … двадцать два… двадцать три… двадцать четыре…
Уже почти пятнадцать лет бывший Секретарь Штата отбывал наказание за организацию покушения на жизнь Майкла Гэбриэла.
— … двадцать пять… двадцать шесть… двадцать семь…
Борджия был примерным заключенным. Он обучал своих неграмотных товарищей чтению и письму, по воскресеньям проводил религиозные службы.
— … двадцать восемь… двадцать девять… тридцать…
Ежедневная видеопочта держала его в курсе всех настойчивых попыток семьи сократить срок его заключения. Досрочное освобождение, по всему видать, было уже не за горами.
— … тридцать один… тридцать два… тридцать три…
Упражнения помогали Борджии держать под контролем кровяное давление. Ежедневные медитации позволяли сохранить ясность ума. И все это было подчинено одной цели, одной мысли, которая поддерживала в нем волю к жизни. Это была мысль о мести.
— … тридцать четыре… тридцать пять… тридцать шесть…
Раньше ярость Борджия была направлена исключительно на сына его главного оппонента — на того, кто тридцать лет тому назад лишил его правого глаза.
После смерти Майкла Гэбриэла эту ярость нужно было переключить на кого-то другого.
— … тридцать семь… тридцать… восемь… тридцать… девять… сорок!
Борджия лег на холодный линолеум пола в своей маленькой камере. Посмотрел на проекцию тропического берега, застывшую на стене, и перевел дыхание.
— Компьютер, включить Си-Эн-Эн.
Голографический океан сменился заставкой канала. Секунду спустя начался блок новостей.
— …на прошлой неделе скончался Джордан Анн Катрас, и сегодня на пост Генерального Секретаря Совета Безопасности ООН вступил бывший Президент США Эннис Чейни.
— Аааа! — Борджия пнул стену, попав ботинком по лицу изображения Чейни.
Далее в новостях. Мировая Ассоциация баскетбола добавила две новые команды к Восточной Конференции…
— Компьютер, прекратить трансляцию!
