не печалься, помни меня таким, какой я сейчас, я буду тебя любить, не надо, ты должна жить, я все равно… да, я знаю… я люблю тебя, Аббад… я люблю тебя, Тали… Дженни, я люблю тебя… Аббад, что ты говоришь?.. Прощай.
— Все, — сказали монахи.
И Тали не стало. Аббад не знал, впервые не имел ни малейшего представления о том, куда она ушла.
— Ты готов? — спросил Крамус.
— Он готов, — вместо Аббада ответил Сатмар.
— Тогда здравствуй, Аббад, — приветливо проговорила Асиана.
Мир взорвался.
Они лежали, обнявшись, смотрели друг другу в глаза и улыбались. Натаниэль знал, что Дженни улыбается, но не мог этого видеть, потому что лицо ее было серьезным, а глаза казались грустными.
— Мне еще никогда не было так хорошо, — сказал он.
— Мне тоже, — прошептала Дженни.
— Я люблю тебя…
— Я тебя люблю, Нат…
— Знаешь, — сказал он, — по-моему, любовь — это резонансное состояние душ, когда один плюс один равно не двум, а миллиону. Если ты понимаешь, что я хочу сказать…
— Понимаю. Конечно, понимаю.
— Я вдруг почувствовал себя совершенно свободным. Странно, да? Когда я был один и мог делать все, что хотел, мне казалось, что я связан множеством условностей, и даже твое присутствие чем-то меня стесняло, а сейчас, когда мы вместе и меньше стало степеней свободы, я чувствую себя свободным, как никогда прежде. Странно?
— Нет. Я тоже… Я знаю, что могу все. Все-все. Что хочу. Именно потому, что мы вместе. Ты больше не думаешь о том, что… ну, про эту темную энергию? О том, что мир может в любой момент…
— Глупости, — сказал Натаниэль. — Наверняка я ошибся в уравнениях. Чейни был прав. Не будем сейчас об этом. Бога больше нет, и значит, Бог теперь в нас самих.
— Что ты сказал? Я не поняла.
— Не знаю. Вдруг подумалось. Я люблю тебя.
— Я тебя люблю.
Рассветало.
Аббад стоял над мирами. Он так ощущал свое состояние — высоко-высоко над его головой множеством звезд, собравшихся в неразделимый шар, светила его родная Галактика, а низко-низко, под ногами, мчались во времени, неожиданно застыв в пространстве, миры, похожие на его собственный, но другие. Неотделимые от него, но иные в своем воплощении. Миры множились с каждым мгновением, Аббад, не глядя, узнавал каждый — вот мир, в котором он не встретил Тали и жил анахоретом, воображая, что резонансные отношения между мужчиной и женщиной — теоретическая абстракция. А вот мир, в котором он не прошел первого посвящения и жил среди множества таких же обделенных судьбой мальчиков, не умевших даже игрушки создавать из собственных неоформленных желаний. Вот мир, где он после второго посвящения стал погонщиком звезд — то была его детская мечта, и он осуществил ее: перетаскивал звездные шары с орбиты на орбиту, формируя галактические цепочки, связанные друг с другом не материальными силами тяготения, а жесткими ограничениями придуманных им идей. Вот мир, где он стал художником и рисовал мыслью почти невидимые картины, передавая на тончайшей пленке светлой радости собственные ощущения крутизны гор и обрывов, восторга закатов и прелести шепота младенцев.
Были еще миры… и еще… он перестал их считать, дойдя до трех миллиардов.
Все эти миры были реальны, и во всех был он, Аббад, с иной судьбой, иной жизнью, и каждый из его миров что-то менял в нем.
Он перестал ощущать собственное тело — свои тела во всех ветвях своих многочисленных жизней. Он стал мыслью о вечном, а потом и мысль исчезла, вся его энергия перелилась в пространство идей, и он узнал все обо всем.
Он стал собой.
Он поднялся на высшую ступень посвящения.
Он умер.
Аббад стоял посреди комнаты, раскинув руки и положив ладони на плотные воздушные подушки, не позволявшие телу упасть, потому что ноги самым тривиальным образом не держали его, и пол притягивал так, будто под ним была сильнейшая гравитационная аномалия.
Он был один. Из всех окон на Аббада смотрел лик Кейдона, голубой звезды, мимо которой планета должна была пролететь три цикла спустя после того времени, когда Аббад начал подъем к Монастырю. Неужели он так долго…
Да. Теперь он знал все, знал и это.
— Я готов, — сказал он вслух, и перед ним появились монахи: Сатмар, Асиана, Крамус и еще двое.
— Керет, — сказал один.
— Реона, — сказала другая.
— Здравствуйте, — сказал Аббад.
— Здравствуй, монах, — сказали они.
— Я не умер, — констатировал Аббад. — Я стал одним из вас.
— Да, — подтвердил Сатмар, подойдя к Аббаду и сняв его руки с воздушной подушки. Стало легко.
— Вы знали это, когда я только начал подниматься…
— Конечно. Ты был не таким, как все. Именно потому в твоей Вселенной возникла разумная жизнь. Точнее, именно потому ты сумел создать разум и смог, в конце концов, дать ему свободу.
— Я знаю все обо всех мирах, — сказал Аббад, — но больше не чувствую в себе Мечника.
— Естественно, — улыбнулся Сатмар. — Ты дал им полную свободу воли. Твоей темной энергии больше нет в их Вселенной. Ты отпустил свой народ.
— Бога больше нет, и значит…
— Они решат сами.
Смогут?
— Теперь ты один из нас, — сказал Сатмар. — Монахи не создают миры, мы лишь помогаем вселенным находиться в гармонии друг с другом. Миры ветвятся, каждое желание, каждая мысль человека рождает новые вселенные, связанные материальными, духовными и нематериальными энергиями, и если бы не наша работа, работа монахов, миры постоянно сталкивались бы, противоречия множились бы, люди из одного мира оказывались бы в другом, возник бы хаос… Нас мало, к сожалению. Редко кто поднимается на третью ступень посвящения, чтобы прийти к нам. Только те, кто предпочитает умереть. Как ты.
— Вы знали… — пробормотал Аббад.
— Ты бы не дошел до Монастыря, если бы мы не знали цели твоего к нам прихода, — сказал Сатмар.
Аббад вспомнил, как чуть не сорвался со скалы, поднимаясь в гору.
— Вы знали, — повторил он.
— Мы следили за тобой с твоего первого посвящения, — объяснил Сатмар. — Ты — один из нас.
— Я — один из вас, — сказал Аббад.
Тали, подумал он.
Он не стал спрашивать о том, что знал теперь сам.
— Давай займемся комплексом вселенных Альдорры, — деловито сказал Сатмар. — И довольно сотрясать воздух словами. Мысли и идеи менее энергозатратны.
Тали, подумал Аббад. Натаниэль и Дженни.
