пробуждается от долгой зимней спячки. Она рассказала нам о богине по имени Персефона, которую по полгода держат взаперти в подземном царстве. Именно тогда наступает зима. Дни становятся короче, холоднее, темнее. Все живое прячется от стужи. Зато когда Персефону выпускают на волю и она медленно выбирается на поверхность земли, зима сменяется весной. Весь мир расцвечивается и веселится, приветствуя богиню. Землю заливает теплом и светом. Звери просыпаются и, осмелев, заводят потомство. Растения тоже набираются храбрости: выпускают новые ростки, раскрывают бутоны. Повсюду возвращается жизнь.
— Это древний миф, — сказал я со знанием дела.
— Верно. Но это миф, который очень и очень правдоподобен. Только взгляни вокруг! Птенцы, бутоны, солнце светит вовсю. Ну чем не торжественная встреча Персефоны?!
Она прикрыла ладонью мою ладонь.
— Майкл, они умеют творить настоящие чудеса. Возможно, ты скоро будешь встречать дома свою Персефону.
И все мы надолго замолчали, думая о Персефоне. Я представлял, как трудно ей выбираться из-под земли. По длинным темным туннелям. То не туда свернет, то ударится лбом о каменный выступ. Порой ее охватывает отчаяние, и она просто садится и плачет в этой непроглядной, беспросветной тьме. Но потом — берет себя в руки и снова отправляется в путь. Переходит вброд подземные ледяные потоки. Пробирается среди базальта и известняка, среди залежей угля и железной руды, среди отвердевших древних существ, меж скелетов динозавров и руин ушедших под землю древних поселений. Под конец ей приходится прорываться сквозь сплетение корней деревьев-великанов. Изможденная, исцарапанная, она неуклонно движется вперед. Вперед и вверх, все выше. И говорит себе, что скоро, совсем скоро она увидит солнечный свет, снова ощутит дуновение теплого ветра.
Тут Минина мама прервала мои размышления.
— Я послежу за птенцами, — сказала она. — А вы бы пошли, побродили чуток.
Мина взяла меня за руку и повела за собой.
Я шел точно во сне. Дома вокруг пошатывались и кренились. Солнце резко било по крышам. Встрепанные птицы чертили на пронзительно-синем фоне неба. Асфальт маслено блестел, словно поверхность глубокого торфяного пруда. Немолчно гудело и всхрапывало близкое, но невидимое шоссе.
Мина цепко держала меня за руку.
— Майкл, ты как? — то и дело спрашивала она. — Ты уверен, что все в порядке?
Миновав заветную калитку, сад, мы подошли к двери с надписью 'Опасно для жизни'. Темнота внутри пахла пылью. Мы молча поднялись наверх. Мина поддерживала меня под локоть, точно инвалида.
На последней площадке она сказала:
— Он очень ждет нас, Майкл. И очень по тебе соскучился.
Мина нажала ручку, мы вошли на залитый светом чердак.
И встали как вкопанные.
Его тут не было.
Мина поспешно обежала весь дом. Голые доски скрипели под ее быстрыми шагами, хлопали двери. Она звала:
— Скеллиг! Скеллиг! Скеллиг!
Наконец я услышал, что она поднимается обратно, очень медленно. Лицо ее побледнело — куда больше обычного. В глазах блестели слезы.
— Нигде нет, — прошептала она. — Исчез, бесследно.
Мы подошли к арочному окну и уставились в пустое небо над городом.
И вдруг меня стало клонить наружу. Едва успев ухватиться за подоконник, я приложил руку к груди.
— Мина… — испуганно выдохнул я.
— Что? Что такое?
— У меня сердце остановилось. Потрогай. Там пусто.
Она охнула. Протянула руку. Потом остался только голос:
— Майкл! Майкл!
И наступила полная тьма.
Глава 39
— Только не доктор Смертью, — бормотал я. — Не зовите доктора Смертью.
Я лежал на полу точно куль. Рядом, на коленях, сидела Мина. Гладила мой лоб, повторяла мое имя.
— Только не доктор Смертью, — сказал я снова.
— Нет, не бойся. Конечно нет. Я попытался сесть. Подтянулся, оперся головой и плечами о стену под окном.
— Потрогай сердце, — велела Мина. Оно билось.
— Вот видишь! — радостно сказала Мина.
— Но это только мое. А ее — не бьется.
— Майкл!
Силы постепенно возвращались.
Я глубоко вдохнул, зажмурился, сжал кулаки. А потом снова нащупал сердце.
— Бьется только одно сердце, Мина. Мое. А девочка умерла.
— Ты не можешь знать наверняка!
Я с трудом поднялся на ноги.
— Наверняка, Мина. Я знаю точно.
Мы двинулись с чердака в темное нутро дома. Мина вела меня под локоть.
— Где же он может быть? — спросил я, когда мы спускались по лестнице.
Она промолчала.
— Ты везде смотрела?
— Везде.
Я снова пощупал: бьется. Одно.
— Она умерла, — прошептал я.
— А может, вовсе наоборот.
— Надо позвонить в больницу, — сказал я, но знал, что вряд ли осмелюсь.
Мы вышли в залитый весенним солнцем сад. И тут же заметили птенцов, которые спешили схорониться в тени, под забором. За калиткой, на тропинке, притаился незнакомый кот. Спрятавшись за мусорным контейнером, он провожал нас враждебным взглядом.
— Скоро за тобой приедет папа, — ласково говорила Мина. — И скажет, что у нее все в порядке.
— Только не рассказывай, что со мной было. Еще не хватало обо мне волноваться.
Она улыбнулась и еще крепче сжала мою РУКУ-
— Куда же запропастился Скеллиг? — спросил я снова.
Мина только головой покачала. И мы пошли дальше. Высоко-высоко над нами огромная птица рассекала голубизну неба тяжелыми редкими взмахами крыльев.
— Уильям Блейк тоже иногда терял сознание, — сказала Мина. — Он говорил, что душа может ненадолго покидать тело, а потом возвращаться назад. Так бывает от сильного страха или невыносимой боли. А иногда — от слишком большого счастья. Его переполняло счастье, потому что в мире столько прекрасного!
Мы шли. Только тело мое было неуклюжим, чужим, словно я тоже болен артритом и постепенно обращаюсь в камень.
— Ты ведь понимаешь, — добавила Мина. — Наверняка понимаешь!
Я не мог отвечать. Во рту было сухо и кисло, будто я наелся этих шариков из костей и перьев,
