цели, Аруз довольно улыбнулся, но от боли рот его искривился, голова склонилась набок, он испустил дух.
На поле гибли джигиты.
И конь Газана, и сам Газан были ранены.
Карабудаг погиб, Аман погиб, Дондар погиб.
И джигиты, и кони падали один за другим.
…Всадник под черным башлыком все еще вертелся на поле боя. Ему навстречу выехал джигит под белым башлыком, ударил его мечом, скинул с коня, хлынула кровь. Когда всадник под черным башлыком свалился на землю, башлык с его лица упал. Это был Ялынджык. Собрав последние силы, он вонзил копье в спину джигита под белым башлыком. Джигит упал с коня, растянулся на земле. Ялынджык умирал, но в смертный час он хотел узнать, кто убил его и кого убил он. Слабым движением руки он отвел с лица противника белую накидку. Это была Банучичек. Она умерла.
В тот же миг и Ялынджык испустил дух и, упав у ног Банучичек, стал недвижим.
Людские тела, конские туши каменели, превращались в статуи.
Однако и статуи теряли очертания, превращались в груды камня. Теперь на широком поле не осталось ничего, кроме причудливых каменных глыб.
Стоящий на вершине холма Деде Коркут плакал, закрыв лицо руками.
Конь Турала скакал, уносил хозяина далеко в горы.
Меж каменных груд на поле бродили плачущие девушки, женщины, старухи с распущенными волосами. Среди них была и статная Бурла-хатун, и Гюнель. Женщины выкрикивали имена джигитов и причитали:
— О Газан! О Аруз! О Аман! О Карабудаг! О Турал!…
Деде Коркут, сидя у своей могилы, играл на кобзе. Его повествование подошло к концу. Деде Коркут говорил:
— Где славные джигиты, о которых я поведал? Где те, кто твердил: весь мир — мой? Смерть взяла, а земля скрыла. За кем остался тленный мир? Земная жизнь, ты приходишь и уходишь. Твой конец — смерть, о земная жизнь! Старый Коркут, ты умираешь, знай это. Караван ушел, ты опоздал, знай это. Сколько ни живи, конец — смерть, исход — разлука.
Деде Коркут кончил говорить, отложил кобзу, спокойно посмотрел на свою могилу, медленно вошел в нее, лег. Из чащи лесной выползла пестрая змея и, шипя, поползла к могиле. Деде Коркут, закрыв глаза, ждал. Вдруг издалека послышались голоса, он поднял голову.
К нему шли старая женщина и юная девушка. У обеих волосы были растрепаны, обе плакали, причитали. Одна из них была статная Бурла-хатун, другая — Гюнель. Бурла-хатун заклинала:
И природа покорялась материнскому заклятию: текущие воды пересыхали, травы желтели, цветы увядали, олени падали на бегу.
Бурла-хатун говорила.
— Где ты, мой сын, мой Турал? Среди мертвых я тебя не нашла, среди раненых не сыскала. Рухнул ли ты с отвесных скал? Стал ли добычей льва в камышовых зарослях? Сын мой, сын, о мой сын, где ты, знала бы я! Травы-чеснока я не вкушала, а утроба моя горит. Желтая змея меня не коснулась, а белое тело мое чахнет. Единственного сына моего не видать рвется моя печень! Мало ли мне было горя с Газаном! Дал мне господь горевать и о сыне. Стада красных верблюдов прошли. Прошли и их верблюжата с ревом. Моего верблюжонка я лишилась, реветь ли мне? Табуны кавказских коней прошли. Прошли и их жеребята с ржанием. Моего жеребенка я лишилась, ржать ли и мне? Отары белых овец прошли. Прошли и их ягнята, блея. Моего ягненка я лишилась, блеять ли и мне? Сын мой, господи, куда девался? Ответь хоть ты!
Они подошли к Деде Коркуту. Но Деде Коркут не смотрел на них. Деде смотрел — по ту сторону горы вороны и ястребы то взвивались в небо, то снова падали вниз. Деде Коркут сказал Бурле-хатун:
— Ханум, — сказал он, — пойдем на солнечную сторону горы.
Они поднялись на вершину, спустились в долину. Увидели, что Турал лежит в ущелье. И конь с ним рядом.
Вороны-стервятники, привлеченные запахом крови, пытаются сесть на парня, но конь, брыкаясь, отгоняет их.
Бурла-хатун бросилась на тело своего сына.
Деде-Коркут осмотрел рану Турала.
— Ханум, не бойся этой раны, — молвил он. — От такой раны парень не умрет. Материнское молоко и горный цветок — вот снадобье для его раны.
Потом он сказал Гюнель:
— Дочка, поднимись на гору, нарви цветов, принеси и приложи к ране жениха.
Гюнель, прикрываясь от взоров горного пика чадрой, вскарабкалась по склону. Грудь горы была совершенно голой — ни травинки, ни цветочка. Сколько ни ходила Гюнель, ничего не нашла.
Бурла-хатун сдавила грудь, давно не знавшую молока. Молока не было. Снова сдавила. Молока не было. В третий раз сдавила. Закапало молоко, смешанное с кровью.
Мать брызнула три капли на губы Турала.
Обращаясь к утесу, на котором не росло ни травинки, ни цветочка, Гюнель взмолилась:
— Мой высокий утес, мой прекрасный утес! Матушка моя говорила, что ты для всех нас, огузских девушек, — свекор. Не пожалей для раненого джигита травы и цветов, гора Газылык!
В тот же миг утес покрылся цветами и травами, зеленое смешалось с желтым, желтое — с красным. Гюнель стала рвать траву, собирать цветы, подбежала к Туралу, выжала из цветов сок, капнула две-три капли на рану Турала.
Турал медленно открыл глаза, в тумане увидел свою мать, увидел возлюбленную, увидел Деде Коркута, увидел своего верного коня, цветущие долы, чистое небо, увидел мир, улыбнулся.
Деде Коркут, Бурла-хатун, Гюнель и Турал спустились с горы. На поле битвы все изменилось.
Гараджа Чабан перекатывал безликие камни в сторону. На очищенной от камней пустоши на паре быков люди вспахивали землю, покрикивая: «Холавар!» Гараджа Чабан в тяжком поту очищал землю от каменных осколков. Ему помогал сын его, подросток.
Деде Коркут молвил:
— Чабан, друг мой, что ты такое делаешь?
Гараджа Чабан отвечал:
— Очищаю землю, Деде Коркут. Ты знаешь, что сказал мне мой сынок? Полно, говорит, отец, кочевать, воевать. И я подумал: а ведь он прав! Обоснуемся на этой земле раз и навсегда, будем пахать эту землю, сеять, жать, есть, пить. Как по-твоему, Деде?
Деде Коркут молвил:
— Чабан, ты прав! Земля наша вынесла много горя. Много погибло наших воинов, джигитов. Я было совсем помирать собрался — вижу, не все мы погибли! Мы еще живы и будем жить, останемся, умножимся. Сын у тебя как львенок, он тебе опора, защита!
Чабан спросил:
— Деде, этот мальчик заслужил ли имя?
Деде Коркут отвечал:
— Да, он достоин имени. На этом поле большая рать полегла, малая рать уцелела. И видишь, оставшиеся борются! Среди них твой сын. Я даю ему имя Азер — «малая рать». Пусть будет больше Азеров, пусть дадут они жизнь этой земле!
Деде Коркут взглянул на Азера и еще сказал. Послушаем, что он сказал.
— Сынок, Азер, знай: чтобы земля стала отчизной, стала отечеством, нужны два дела. Первое: в эту
