Народного фронта… Все для того, чтобы получить какое-то количество мест в городском собрании, а потом взять власть силой. Эдакий дворцовый или, если хочешь, государственный переворот… Да, да. Оповестите об этом наших агентов и там, и там. Мне нужны будут развернутые отчеты. С помощью тех же агентов мы постараемся столкнуть их лбами… Да, альянс такой же непрочный, как и все остальные. Достаточно небольшого усилия, чтобы они развязали друг против друга войну. После того как милиция разберется с теми, кто останется в живых, мы начнем кампанию, призывающую граждан к здравому смыслу… Разумеется, я постараюсь рассчитать все наперед…
Он положил трубку и какое-то время сидел с выражением скорби на лице. Он только что подписал смертный приговор множеству людей, мало чем отличавшихся от всех прочих… Но у него не было иного выхода. Тем самым он спасал жизнь и независимость миллионов своих сограждан.
– Охо-хо… Попробуй усиди на таком месте, – пробормотал Мандельбаум, взглянув на расписание приемов. До прихода представителя Олбани[8] оставался еще час. С ним разговор тоже обещал быть весьма непростым. Город ежедневно нарушал законы страны и штата – иначе он не смог бы существовать, – и это приводило губернатора в ярость. Он хотел вернуть себе прежние полномочия, что на деле было не так уж и глупо, однако время для этого явно еще не пришло. Впрочем, прежние формы правления теперь имели примерно такое же значение, как и арианские споры. Проблема состояла в ином – как убедить в этом представителя Олбани.
Пока же в его распоряжении был целый час. Долю секунды он выбирал, чем ему следует заняться – новой системой рационирования или изучением возможностей установления порядка в Джерси. В этот момент к нему поступила сводка о снабжении водой Нью-Йорка.
Глава 10
В лаборатории царил полумрак. Призрачный голубоватый свет пульсировал, освещая катушки и бесстрастные шкалы приборов. Лицо Грюневальда, склонившегося над устройством, казалось мертвенно- бледным.
– Да, – пробормотал он, – похоже, мы не ошиблись. Он щелкнул главным переключателем, после чего свечение прекратилось. Грюневальд не отрывал глаз от крысы, мирно спавшей между катушками. Тончайшие проводки, отходившие от ее выбритого тела, соединялись с приборами, возле которых стояли Иохансон и Льюис. Льюис кивнул:
– Реакция нейронов стала другой, – Он коснулся регуляторов осциллоскопа. – Причем крутизна кривой именно такая, какую мы ожидали. Все верно. Вы генерировали ингибирующее поле.
Нужно было провести еще целый ряд испытаний и исследовать феномен более детально, но этим уже могли заняться и ассистенты. Основная проблема была решена.
Грюневальд осторожно извлек из устройства крысу и стал вынимать из ее тельца электроды.
– Бедный крысак, – хмыкнул он. – Не знаю, хорошо ли мы поступили по отношению к нему…
Коринф, все это время сидевший на стуле, тут же поднял на него глаза.
– На что ему этот самый интеллект? – не унимался Грюневальд. – Для того, чтобы осознать весь ужас той ситуации, в которой он оказался? А нам он зачем?
– Ты бы хотел вернуться назад? – поинтересовался. Коринф.
– Да. – Скуластое белое лицо Грюневальда приняло неожиданно резкое выражение. – Да, хотел бы. Быть слишком умным или слишком проницательным трудно… И вообще – наверное, это плохо.
– А может… – прошептал Коринф, – может, только на этих путях мы и сможем что-то обрести. Новая цивилизация – и не только технология, но и вся ее система ценностей, все ее мечты и надежды – будет строиться не одно поколение. Мы – дикари, мы еще не знаем самих себя, мы не знаем, какой должна быть наша жизнь. Понятно одно – наука это еще не жизнь.
– Нет, – вмешался в разговор Льюис. – Но ученые, как и все творческие люди, смогли сохранить здравость ума, это факт. У них есть цель жизни – нечто внешнее по отношению к ним, чему они готовы отдать самих себя. – Его лицо озарилось улыбкой. – И еще, Пит. Я, как старый сенсуалист, буквально очарован открывшимися возможностями. Конечно же, сейчас я не могу послушать музыку, но, в конце концов, есть и такие вещи как вино и хорошая кухня. Мое восприятие настолько обострилось, что я стал чувствовать немыслимые прежде нюансы.
Разговор был достаточно странным – почти полное отсутствие слов и масса жестов, сопровождающихся различными выражениями лица и глаз.
– Ну что ж, – выдохнул Иохансон. – Поле-ингибитор у нас уже есть. Теперь дело за вами, неврологами. Вы должны изучить проблему влияния его на живые организмы, иначе мы не узнаем, что может ждать нас в будущем.
– Все правильно, – ответил Льюис. – В данный момент я имею косвенное отношение к данной проблеме, выступая исключительно в роли советчика. Этой темой могли бы заняться Бронзини и Макандрюс. Сейчас я в основном имею дело с отделом психологии. Это и интересней, и насущней. Я занимаюсь неврологически- кибернетическим аспектом данной проблемы.
– Наша прежняя психология практически не имеет смысла, – кивнул Коринф. – Мы изменились настолько, что уже не способны понять мотивацию собственных поступков. Почему я почти все время провожу здесь, вместо того чтобы сидеть дома и помогать Шейле, которая никак не может прийти в себя? Я ничего не могу с этим поделать, я должен исследовать это новое поле, но… Для того чтобы начать все сначала, и при этом оставаться в пределах рационального, мы должны понять новую динамику человека… Что касается меня, то теперь, когда нам удалось генерировать это поле, я займусь существенно иной проблемой. Россман хочет, чтобы я принял участие в его космическом проекте.
– Насколько я понимаю, речь идет о сверхсветовых скоростях?
– Все правильно. Этот принцип основан на одном из аспектов волновой механики, о котором до сдвига никто и не подозревал. Мы намерены генерировать пси-волну, которая… Впрочем, для того чтобы говорить на эту тему, вам придется познакомиться с тензорным анализом и матричной алгеброй. Пока все работы в этом направлении сводятся к планированию – мы ждем, когда появятся нужные люди и материалы. Как только мы выстроим этот корабль, мы сможем легко передвигаться в пределах нашей Галактики.
Линии сошлись.
– Убежать от себя, – сказал Грюневальд. – Для этого сбежать в космические дали.
Какое-то время все четверо сидели молча, размышляя над сказанным. Наконец Коринф поднялся со стула.
– Я иду домой, – сказал он хриплым голосом. Он спускался по лестнице, чувствуя, что в голове его происходит что-то невообразимое – множество мыслей сплелись в один чудовищный узел. Больше всего он думал о Шейле, но в его сознании звучало и имя Хельги, что тут же сменялось потоком диаграмм и уравнений, обращаемых в ничто ледяными безбрежными пространствами, в которых затерялась крупинка Земли… В то же время какая-то часть его сознания бесстрастно наблюдала за всем этим хаосом, словно учась тому, как следует использовать свои новые потенции.
Язык. Сотрудники Института, хорошо знавшие друг друга, спонтанно выработали новую систему коммуникативных символов, в которой значение имел каждый жест. Это значение автоматически улавливалось слушателем и – так же автоматически – получало в его сознании многоуровневое истолкование. В каком-то смысле язык этот был чрезмерно эффективным, ибо выявлял то, что не всегда было ведомо самому человеку. Вероятно, люди будущего были бы нагими не только телесно, но и духовно. Подобная перспектива Коринфа нисколько не радовала.
Но ведь были он и Шейла… Для посторонних людей их разговоры казались бы чем-то, по меньшей мере, странным. И таких миниатюрных групп на земле существовало великое множество. Их участники создавали только им одним присущие диалекты, определявшиеся спецификой их личного опыта, который отличал их от всего прочего человечества. Мир как целое требовал какого-то иного языка.
Телепатия? Теперь можно было не сомневаться в том, что она действительно существует, пусть этой способностью обладают и не все. Когда в мире станет поспокойнее, можно будет всерьез заняться проблемами экстрасенсорного восприятия. Сколько нужно будет сделать, и как коротка человеческая жизнь!
Коринф поежился. Боязнь смерти считается характерной особенностью подростков, но, в каком-то смысле, все люди вновь обратились в подростков или даже в детей…
Вне всяких сомнений, в течение нескольких лет биологи должны найти средства, позволяющие
