Пол Андерсон
Время огня
Пролог
Самое страшное на свете — это попасть на суд самого справедливого человека.
Его имя наводило на всех ужас. И вот теперь мы были вызваны к нему самому. Когда мы вышли из флайера, были еще сумерки. Все вокруг было бело-голубым, сгущаясь до черного там, где горы замыкали долину. Вершины гор, освещенные первыми звездами, были еще сиреневыми. Спутник медленно проплыл среди звезд и укрылся в тени Земли, как будто его сдул порыв холодного ветра. Здесь, в этой долине остро ощущался запах ледников и огромных пространств.
Дом был построен из каменных глыб. Он как бы являлся неотъемлемой частью этих гор. Немногие земляне могут выдержать одиночество. Президент Трибунала принадлежал к их числу. Над окованной железом дубовой дверью зажегся бронзовый фонарь. Наш пилот жестом показал нам, что нужно идти. Он всем своим видом показывал, что нельзя заставлять ждать Даниэля Эспину.
Мы шли довольно твердо, хотя мое сердце отчаянно билось в груди. Открылась дверь и нас встретил служитель — не человек.
— Буэнос Традос, — сказало это существо. — Добрый вечер.
Заходите, пожалуйста.
Мы прошли через затемненный холл в помещение, явно предназначенное для таких встреч.
Это была огромная комната с высоким потолком, полная разных древностей и тишины. Стулья, обтянутые кожей, стояли вокруг деревянного, отлично инструктированного слоновой костью стола.
Дедовские часы, пришедшие из давно минувших столетий, торжественно отсчитывали время. Часы были сделаны из мрамора и имели форму совы. Вдоль стен стояли шкафы, набитые книгами, сотнями книг. А вот и современный пульт, обеспечивающий связь, прием данных, известную их обработку, запись, отображение, печать, все, что положено.
Дальняя стена комнаты была прозрачной. Через нее были видны горы, лес, окутанный мраком, долина внизу, отдаленные вершины, покрытые снегом, звезды, все появляющиеся и появляющиеся на небе.
И перед этой стеной в мобильном шезлонге сидел Эспина. Как всегда, он был весь в черном. Видна была только его голова, похожая на череп, и руки, как у скелета. Его взгляд остановился на нас. А затем он сказал ровным, безо всяких интонаций голосом:
— Добрый вечер, — как будто мы были его гости, а не преступники, которым он должен был вынести приговор. — Садитесь, пожалуйста.
Мы вразнобой поклонились ему, а затем опустились на краешки стульев перед ним.
— Думаю, что удобней всего нам говорить по-английски?
«Вопрос чисто риторический», — подумал я. Разве он не знает сам? Чтобы нарушить молчание, я ответил:
— Да, ваша честь… сэр… Вы помните, что на Иштаре долгое время всеми принятый был язык людей. И большинство резидентов тут были люди английского происхождения, плохо знающие испанский из-за отсутствия практики. И…
— Да. До недавнего времени, — прервал он мой идиотский лепет.
«Тик-так,» — тикали огромные деревянные часы. Через минуту Эспина шевельнулся и спросил:
— Хорошо. Кто из вас будет пить кофе, а кто чай?
Мы пробормотали что-то неразборчивое. Эспина подозвал слугу и отдал соответствующие распоряжения. Когда это существо исчезло, Эспина достал серебряный портсигар, вынут оттуда своими желтоватыми пальцами сигарету и закурил.
— Курите, если хотите, — разрешил он нам ни враждебно, ни доброжелательно, как будто ему было все равно. Мы не двинулись с места. Его взгляд действовал на нас как альпийский ветер.
— Вы думаете, зачем я вас вызвал сюда, — наконец заговорил он. — Если судья хочет побеседовать с заключенными, зачем ему тащить их с другого конца планеты, не так ли?
Он выпустил дым из легких и его лицо Рамсеса окуталось голубоватым дымом.
— Да, — продолжал он, — голограмма избавила бы вас от путешествия, но я не хочу применять ее. Это не то же самое, что видеть вас здесь во плоти… — он посмотрел на свою костлявую руку, — которой у вас еще много. Да вы и сами понимаете, что общаться с живыми людьми, это совсем не то же самое, что смотреть на их цветные тени. Хотел бы я, чтобы все чиновники это поняли.
Кашель потряс его тело. Я видел записи его исторических выступлений, речей. И ни разу не замечал таких приступов. Может, все его речи редактируются? Ведь это стандартная практика всех политиков. Но Трибун Эспина всегда с презрением относился к такой лакировке.
Он отдышался, снова затянулся табачным дымом и продолжал:
— Поймите, я не занимаюсь обычными делами. Каждый случай ЧП. Я — последняя инстанция для дел, которые не поддаются ничьей юрисдикции, для дел, не имеющих прецедентов. Для дел, для решения которых бессильна не только система законов, но даже и философия.
Скажите мне, если можете, что общего имеют между собой в вашей объединенной мировой федерации процветающий японский инженер, гангстерский босс из Северной Америки, русский мистик или изможденный крестьянин из Африки? А кроме того, все больше и больше наших дел начинается вне Земли, в этой проклятой загадочной Вселенной.
Мы не сводили с него глаз. Эспина тронул кнопку на ручке кресла, свет в комнате погас и Вселенная как бы приблизилась к нам.
На ночном небе ярко светились звезды. От горизонта до горизонта тянулся галактический пояс. Я вспомнил, что в Валленене его называют «Зимний путь». Ниже к югу я отыскал Сигиттариус. А дальше мне показалось, что я смогу увидеть в облаке света, отраженном Землей, тройное солнце Анубелиса. Кое где на фоне общего слабого свечения выделялись пронзительно черные пятна.
Везде, невидимые нам, рождались новые миры, миры, населенные живыми существами, чуждыми нам и по духу, и по плоти. Рождались и умирали Галактики, и вся эта Вселенная служила вечным вопросом, на который пока не было ответа: откуда все это появилось? Куда все это стремится и зачем?
Голос Эспины вернул меня к реальности.
— Я подробно изучил ваши дела, слушал ваши заявления. Мои ученые коллеги порицали меня за это, за то, что я теряю на вас в такую пору драгоценное время. Они напоминали мне, что есть множество более важных дел — ведь идет война. А это дело, говорили они, очень простое, без каких-либо очевидных последствий. Нужно просто вынести приговор. И все. И тем не менее я занимался вами. Но это только факты. А сколько в них правды?
Я рискнул заговорить:
— Сэр, если вы говорите о морали, о справедливости, то мы просили дать нам возможность все объяснить, но нам отказали.
— Естественно. Неужели вы думаете, что суд, занимающийся межпланетными проблемами, вынесет на предварительное прослушивание ваши речи, основное место в которых занимают эмоции?
— Я понимаю, сэр, но нам не разрешили сделать даже публичное заявление. Мы содержались в изоляции, а на заседания суда не допускались зрители. Я сомневаюсь, что все это законно.
— Это приказал я, в связи с военным временем. Можете мне поверить, что у меня были веские причины для этого.
Искалеченное тело наклонилось вперед. Слишком старое для омоложения и слишком молодое и живое, чтобы отправить его в небытие. Глаза его сверлили нас.
— Здесь вы можете говорить что хотите. Хотя я не советую вам этого. Я надеюсь получить от вас нечто более тонкое, более сложное, чем обвинение в адрес политики Федерации. Я хочу знать, почему вы
