нечего. Спустимся, читатель, во двор замка, проберемся в толпу слуг и послушаем, о чем они толкуют.
Они рассказывают друг другу о своих подвигах в сражениях с русскими и литовцами, которые в те времена отдельными отрядами нападали на ливонские и эстонские земли и разоряли их. Каждый восхваляет — не самого себя, ибо человеку, который сам себя хвалит, мало кто верит. Нет, наши почтенные воины были в этом кротки как агнцы и мудры как змии. Каждый восхвалял своего господина, который-де, подобно льву, всегда первым бросался на неприятеля, убивал две дюжины врагов, две дюжины смертельно ранил, две дюжины сбрасывал с коней и несколько дюжин обращал в бегство. И все же… тут рассказчик начинал говорить о себе. Что мог бы сделать его господин при всей своей силе и храбрости, если бы он, рассказчик, не дал ему хитрого совета, благодаря которому неприятеля удалось заманить в засаду; или если бы он, рассказчик, своим мечом не спас господина от верной смерти в толпе врагов или не рассек бы пополам самого сильного из неприятелей, после чего с остальными уже легко было справиться?
Слуги болтали и врали так, что на губах пена накипала. И тем не менее не все в их словах было чистейшим враньем.
— Все вы знаете Куно Райнталя, — начал свой рассказ коренастый рыжий человек, которого за цвет его волос и бороды звали «Ребане-Рейн»10.— У него в голове, хоть он и молодой, больше ума, чем в десяти других, даже еще и седобородых. А какой рубака! Поверьте, даже я… струсил бы перед ним, то есть я не удрал бы, ибо вообще ни от кого не удираю… но было бы страшновато с таким сразиться.
— Ха-ха-ха! — весело захохотали слушатели при этом ловком повороте речи рассказчика и хором по требовали, чтобы он поподробнее познакомил их с подвигами рыцаря Куно фон Райнталя.
— Прошлым летом, — начал рассказчик, покручивая свои рыжие усы, — мы почуяли, что литовцы нас в этом году в покое не оставят. Когда предстоят подобные дела, у человека глаз как будто зорче становится и нюх острее.
— Да, да, глаз как у зайца и нюх как у козули, — засмеялся кто-то из слушателей.
— Нет, я правду говорю, острее становится глаз и нюх, как будто заранее знаешь, что случится. И вот — нагрянуло! В один прекрасный день прибегают в замок двое крестьян, живших вдалеке от замка, и вопят: «Литовцы наступают!». Вот тебе и на! У всех на лице ужас, все кричат. Только я один поднял голову…
— Хотел, наверно, трясясь от страха, за стену выглянуть, — заметил кто-то.
— Нет, нет, я правду говорю, я один поднял голову и сказал: «Пусть идут! Уж мы их встретим!». Рыцарь, который меня знает и которому известно, что я и черта не боюсь, сказал: «Иди в разведку!». Я — на кобылу и понесся как ветер. По дороге мне навстречу бежали крестьяне вместе с женами и детьми. Они кричали, выли, ругались: «Пусть же теперь рыцарь защищает своих рабов!» И с такой завистью смотрели на меня, сидящего верхом на гордом жеребце…
— На кобыле, — поправил кто-то.
— Нет, я правду говорю — они с такой завистью смотрели, как я бесстрашно, как бог войны Аристотель, скакал на гордом жеребце…
— Да что ты все о себе мелешь! — закричали из толпы. — Скажи, что твой господин сделал, а сам скачи куда хочешь.
— Подождите, расскажу, я же рассказываю! Я быстро разыскал литовцев, немедля поскакал обратно в замок, и мы заперли ворота. Вскоре грабители появились поблизости и начали просто потехи ради убивать тех крестьян, которых мы не успели впустить. Бедняги совсем ошалели от ужаса и отчаяния: молиться они неумели, потому что веры у них, по правде говоря, и нет никакой, только ругались, а женщины блеяли вперемежку: «О Иисус! О ты, отец небесный! О святые пророки и апостолы!». Некоторые в смертельном страхе с разбегу стукались головой о стены замка, так что мозги брызгали во все стороны, а сами валились, как бревна.
Хватит, хватит! — раздалось несколько голосов. — Расскажи, как вы спаслись. Вы точно гончие на охоте. Погодите, я все расскажу. Рыцарь Куно не вытерпел, созвал людей, вскочил на коня и вылетел через отворенные ворота прямо на литовцев. Ой, братцы, если бы вы видели, как его меч сеял смерть и гибель среди разбойников! Но он был слишком горяч, он проник в самую гущу врагов и бился там, как дикий кабан среди своры собак. Я испугался — вдруг ему оттуда не вырваться, кровь во мне закипела, я взревел: «Иисус и Мария, помогите!» — и бросился к нему. Мы одержали победу. Шайка разбойников с криком рассыпалась, как стая гусей. Мы разили их так, что сердце в груди прыгало. А рыцарь Куно накормил и напоил уцелевших крестьян и, отправляя их по домам, сказал:
— Вы видите теперь, что сами вы не в состоянии себя защитить. Вы нас браните, а мы вас защищаем. Поэтому не будьте неблагодарными и не ропщите на господ, а почитайте их и служите им честно.
Так говорил мой мужественный и храбрый господин, а старый капеллан замка, глубоко растроганный, прибавил:
— Да, и отрекитесь также от ваших темных и злых суеверий, молитесь божьей матери, чтите наместника святого Петра и повинуйтесь тем, кого он поставил своими слугами в этом грешном мире. Если вы не будете исполнять их повелений, то здесь, на земле, истребит вас огонь, затопит вода и поразит меч, а соблазны врага рода человеческого ввергнут вас в бездну вечной гибели. Аминь. Идите с миром!
Получив такое наставление, крестьяне ушли. Ну, а теперь кто из вас посмеет не признать, что рыцарь Куно — слава и гордость всех юных рыцарей!
— Я этого не скажу! И я! Что верно, то верно! — раздался хор хвалебных возгласов.
— Он мне дал целый золотой, когда я принес ему весть о том, что Тапс, охотничья собака нашего рыцаря, ощенилась.
— А за меня он заступился, когда мой хозяин хотел меня наказать — я выцедил вино из бочки.
— Он любит угощать и гостей, и слуг!
— А верхом ездит не хуже меня.
— Он доблестный рыцарь!
— Храбрец!
— Чертов парень!
Так звучали похвалы из уст почтенных слуг, и это доказывало, что восхваляемый рыцарь, если он обладал хоть десятой долей тех качеств, какие ему приписывали, был действительно человек достойный.
— Мало того, что он силен и отважен, — снова с большим воодушевлением начал слуга рыцаря Куно, — он еще и любимец всех барышень из окрестных замков. Он красив, как блестящий новый медный шлем, голос у него сладкий, сердце доброе, он приветлив и красноречив.
— Что правда, то правда, — хором подтвердили вокруг.
К толпе слуг приблизилась тщедушная фигурка кубьяса. Заметив их оживление, он спросил на своем ломаном немецком языке:
— Нельзя ли узнать, о чем вы тут так усердно судачите?
— А, вот и кубьяс! — воскликнул Ребане-Рейн. — Здравствуй, Голиаф! Мы тут говорим о самом доблестном муже, когда-либо вскормленном грудью матери.
— Вот как, не обо мне ли вы сплетничаете?
— Ха-ха-ха! Ты ведь козел и вырос на козьем молоке. Поэтому о тебе и речи нет.
— Ах так! А ты вскормлен помоями. Я еще издали услыхал, что твой поганый язык называл имя рыцаря Куно Райнталя, и тут мне пришло в голову нечто совсем особенное.
— Ну-ка, скажи, что тебе пришло в голову, мы посмеемся.
— Смейтесь, вы ведь ничего больше делать не умеете. Вы, наверно, будете смеяться и тогда, когда святой Петр вам скажет, что зубоскалов на небо не пускают. Безмозглые у вас головы. Знаете, что у вас в башке?
— Что же у нас в башке?
— Такая же ржавчина, как на ваших ленивых мечах, да пивная муть.
— Ах ты, тля этакая! — крикнул смеясь какой-то горлан. — Что от тебя останется, ежели я тебя чуточку прижму между большим пальцем и мизинцем?
— Останется столько, что у тебя большой палец совсем отнимется, а мизинец скрючится. А хотите
