находилось кольцо из стройных воздушных башен с бронзовыми куполами, которые при дневном свете, должно быть казались нежно-зелеными. Все место было окружено амфитеатром: низкие покрытые мхом ярусы, обнимавшие город наподобие чаши. На вершине густо росли деревья.
Внизу же деревьев не было; а было множество парков — или, пожалуй, один, словно какими-то узорами переплетенный домами и башнями — с газонами и клумбами цветов — земных фиалок, роз без шипов, местного джуля, солнцецвета, бейльцвета и многих других, незнакомых Ворону. К югу, под ободом чащи, устремлялись к звездам скалы под названием Обрыв Колумкилла.
Он видел вес до таких подробностей, потому что на западе поднималась луна Она. В своем движении она пройдет по небу за половину ночи — половину фазового цикла. Уже сейчас это был белый полукруг, заливающий всю ложбинку каким-то фантастически светом.
В середине форума звенел фонтан. В нем Ворон проводил себя в порядок перед сном. Он прошел к его чаше и стал жадно пить — до тех пор, пока его безжизненная глотка не ожила вновь. Вода в фонтане с журчанием уходила вниз по причудливой трубе, сделанной в виде гротескной рыбьей морды. Что ж, почему бы здесь, в центре священного места, не найтись месту и для забавного, подумал Ворон. Люди Гвидиона смеялись много — не хрипло, как намериканцы, и не по-звериному, как лохланнцы, а какой-то мягкой радостью, находящей что-то смешное и в самом величественном. Вода, должно быть, поступала сюда из какого-то лесного ключа, она имела какой-то привкус дикости.
Он услышал шум и резко обернулся, держа руку на пистолете. На лунный свет вышла Эльфави.
— О-о, — глуповато произнес он, — не спится, миледи?
Она усмехнулась.
— Нет. Крепко я сплю лишь в своей постели в Инстаре. — Она шагнула ближе, — Я проснулась час или два назад, но не хотелось даже шевелиться. День по крайней мере! Потом увидела тебя и… — Голос ее замолк. Ворон сдерживал биение сердца. Это плохо у него получалось.
— Кто-то должен стоять на страже, — сказал он, — почему не я.
— Нет необходимости, даль-друг. Здесь нет опасности.
— А дикие звери?
— Их отгоняют роботы. Другие роботы следят за землей. Она показала на небольшую колесную машину, пропалывающую розовую клумбу тонкими усиками.
Ворон широко улыбнулся.
— Ах, но кто же следит за роботами?
— Глупый! Конечно, автомат. Каждые пять лет — местных лет, я имею в виду, так что это примерно раз в поколение — наши инженеры проводят в середине зимы церемонию, где они осматривают аппаратуру и подают питание.
— Понятно. И кроме этого никто никогда не приходит сюда за исключением, э-э Бейля?
Она кивнула.
— Нет причин. Посмотрим тут? Может от ходьбы у меня исчезнут судороги.
Она сделала предложение без тени трепета или благоговения, словно предлагала показать ему обычную местную достопримечательность.
Они бесшумно ступали по мху, и его мягкость и пружинистость, казалось, снимали всю усталость. Здесь, под суровой массой Колумкилла, здания казались волшебными; но подойдя к дверному проему, Ворон увидел, что их стены были крепки и массивны, как и остальные строения Гвидиона. Внутри свет исходил из флюоров, скрытых на высоком потолке. «Возможно солнечные батареи», — подумал Ворон. Освещение было тусклым, да и смотреть было почти нечего: элегантная передняя, сводчатые проходы и коридоры.
— Нам нельзя заходить очень далеко, — сказала девушка, — а то мы можем заблудиться и долго бродить здесь, пока не найдем выход. Смотри.
Она показывала вглубь дома, в направлении места, от которого расходились пять других проходов.
— Это всего лишь край лабиринта.
Ворон потрогал стену. Она была податливой под его пальцами, тот же эластичный серый материал, которым был покрыт и пол.
— Что это? — спросил он. — Какой-нибудь синтетический эластомер? Он проходит по всему интерьеру?
— Да, — ответила Эльфави. Тон ее стал равнодушным. — Да здесь нет ничего. Давай поднимемся на одну из башен, тогда можно увидеть всю структуру.
— Одну минуту, если позволишь.
Ворон открыл одну из дверей ближайшего коридора. Она была стальной, как обычно, хотя покрыта мягким пластиком и имела внутренний засов. Комната за дверью проветривалась через прорезь-окно. Унитаз и водопроводный кран были единственной обстановкой, однако один угол был заполнен кучей набитых мешков.
— Что в них? — спросил он.
— Продукты, запечатанные в пластиковые мешки, — ответила Эльфави. — Искусственные продукты, которые хранятся бесконечно. Боюсь, вы будете не в восторге, когда нам надо будет жить на них, но сюда входит все необходимое для питания.
— Похоже во время Бейля вы живете как аскеты, — сказал Ворон, искоса наблюдая за ней.
— Это не время для заботы о материальных нуждах. Вместо этого хватаешь пакет, разрываешь ногтями, когда голоден, пьешь из крана или фонтана, когда хочешь пить, и просто ложишься куда-нибудь, когда хочешь спать.
— Понятно. Но что же это такое важное вы делаете, что даже сохранение жизни — это что-то несущественное.
— Я уже говорила.
Нервным, быстрым шагом она вышла из комнаты.
— Мы есть Бог.
— Но когда я спросил, что вы под этим подразумеваете, ты не смогла объяснить.
— Я не могу.
Она избегала его взгляда. Голос ее не был совершенно ровным.
— Разве ты не понимаешь, это вне языка. Любого языка. Человечество, кроме речи, как ты знаешь, используют и другие. Математика — это один, музыка — другой, живопись — третий, хореография — четвертый и так далее. И, судя по тому, что ты мне рассказывал, Гвидион кажется единственной планетой, где был разработан — обдуманно и систематично — и миф, как еще один язык — не примитивными людьми, которые путают его с понятием науки или здравого смысла, а людьми, подготовленными по семантике, которые знали, что каждый язык описывает одну единственную грань действительности, и которые хотели, чтобы миф помог им говорить о том, для чего другие языки были недостаточны. Ты же не можешь, например, поверить в то, что математика и поэзия взаимозаменяемы!
— Нет, — сказал Ворон.
Она откинула назад взъерошенные волосы и продолжала уже с воодушевлением.
— Так вот, то, что происходит во время Бейля, может быть описано только слиянием всех языков, включая и те, которые не может себе представить пока ни один человек. А такой супер-язык невозможен, потому что он был бы внутренне противоречив.
— Ты хочешь сказать, что во время Бейля вы воспринимаете или общаетесь с абсолютной реальностью?
Они снова вышли на воздух. Она поспешно прошла через форум, пересекая полосатую тень колоннады, к шпилям. Он никогда не видел ничего красивее, чем вид бегущей в лунном свете девушки. Она остановилась у входа в башню, накрывшую се темнотой, и оттуда, из темноты, сказала:
— Это просто другой набор слов, лиафа. Я бы хотела, чтобы ты сам был здесь и все узнал.
Они вошли во внутрь и стали подниматься. Мягкие, подбитые сходни вились вокруг небольших комнат. Проход был тускло освещенным и душным. После некоторого молчания Ворон спросил:
— Как это ты меня назвала?
— Что? — В темноте он не мог быть уверен, но подумал, что на лице ее выступил румянец.
— Лиафа. Этого слова я не знаю.
