близости. Постоянно сохраняя бдительность, вождь обошел костер по широкому кругу, пока не убедился в том, что сидящий у огонька орк, видимо, и впрямь один-одинешенек.
После чего вождь поразмыслил еще немного, приблизился к костру так, чтобы оказаться лицом к лицу с незнакомцем, и вступил в круг света. Сидящий у огня орк одарил Нарана мгновенным взглядом, означающим «я тебя заметил», и выпустил большой клуб дыма, очевидно изображающий приветствие. Вождь, приостановившись в сажени от костра, вопросительно согнул одну ногу, дождался широкого приглашающего жеста, мол, присаживайся, и опустился на песок, скрестив ноги. После чего устремил глаза на безмолвно сидящего напротив мужчину и неожиданно для себя натолкнулся на ответный взгляд.
Самым странным в незнакомце был даже не немыслимый для орка серый цвет глубоко посаженных, словно бы вечно уставших глаз. В глубине зрачков таилось нечто таинственное, на что обратил внимание Наран-зун, и это нечто пробудилось к жизни, выплеснувшись наружу незримой, но ощутимой волной. Перед внутренним взором внезапно затрепетавшего орка пронеслись битвы, воины, сверкающие клинки, ряды знамен, вожди, ведущие свои войска на победу или на смерть… И еще многое, чего было не описать словами — словно огонь поднимался по венам Наран-зуна; он чувствовал, как жаркий ветер грядущей славной битвы раздувает ему волосы, и он был готов…
И внезапно все кончилось. Вождь медленно сморгнул, приходя в себя. Сидящий напротив орк уже снова опустил глаза, глядя на пламя, и слегка улыбнулся. А потом впервые заговорил:
— Ну-ну, я же не хочу спалить тебя. Ты отличный боец, никто не смог бы провести разведку лучше тебя. Да, я видел, как ты обходил окрестности дозором, и прими мои похвалы.
Наран-зун, прищурив один глаз, изучающе глянул на собеседника, подумал, что сказать сейчас «кто ты такой, чтобы меня судить?!» было бы неразумным, и только кивнул. Потому что
— Это было пламя отваги.
Точно, пламя отваги. Вождь слышал об этом, но чтобы самому столкнуться в жизни!.. А этот орк, сидящий напротив, был…
На этот раз незнакомец не стал перебивать вождя, дав ему догадаться и высказаться самому. И Наран-зун спросил:
— Ты охотник, верно?
Охотник выпустил еще один громадный клуб дыма, видимо означающий утверждение:
— Я хочу спросить тебя, вождь. — Наран-зун согласно поднял брови. — Ты храбр, я знаю, иначе пламя отваги отстранилось бы, лишь коснувшись тебя. Оно наделяет силой лишь тех, кто сам не ведает страха. Но может испепелить дотла, если потерять голову. Однако кроме храбрости я чувствую в тебе нечто еще. — Охотник, вынув трубку изо рта, ткнул мундштуком в вождя, при этом продолжая глядеть на огонь. — Что важнее — храбрость или гордость?
Наран-зун с некоторым трудом удержался от того, чтобы снисходительно фыркнуть: его собеседник казался столь мудрым, а на деле не знал простейших вещей! Ведь храбрость и гордость суть две стороны одной монеты, и одно без другого немыслимо.
Но было что-то такое в этих словах… И в основании огромного монолита, в котором спаялись воедино храбрость и гордость пустынных воинов, появилась подозрительная трещина.
Может быть, охотник как раз знал это? И все равно задал такой вопрос… Зачем?
Наран-зун внезапно осознал, что ответ ему известен. Ведь кроме простецкой и доблестной отваги воина орк был наделен острым разумом вождя, объединившего все пустынные племена и действовавшего при этом не только силой.
На самом деле важнейшим будет то, что появляется раньше и служит достойной основой для другого, и не было никаких сомнений, что первой имеет право идти отвага. Храбрость открывает дорогу силе, а вместе они приводят к великим свершениям — и дают повод для гордости. Но гордость, возросшая на пустом месте, не подкрепленная собственной силой духа и достойными деяниями, а опирающаяся лишь, к примеру, на память о великих предках, — такая гордость преступна, она сродни клещу-кровопийце.
Все это пронеслось перед мысленным взором Наран-зуна в единый миг, и в следующее же мгновение вождь сказал свой ответ.
Охотник, не поднимая глаз от огня, безмолвно выпустил еще один громадный клуб дыма, но в форме этого облака неведомым образом читалось удовольствие.
— Вот что я тебе скажу, вождь. — Он снова ткнул трубкой в сторону Наран-зуна. — Отвергать помощь храбрых союзников из-за собственной гордости — это глупость. Ты ведь знаешь это не хуже меня, верно? — Охотник усмехнулся, скорее почувствовав, чем увидев скользнувшую по лицу Наран-зуна досадливую гримасу. Кто же любит нравоучения? — И ты также знаешь, что судьба к тебе воистину благосклонна, она свела тебя с храбрейшими вождями всех прочих народов. Ты оттолкнешь ее длань? Ответь от своего сердца.
Вождь молча глядел в костер. Конечно, охотник мог быть и прав. Вождь собственными глазами видел, как сражались эти люди, коротышки и разномастные служители огня; однако, разорви их древние твари, они были другими. Но они были храбры — и, значит, охотник не мог быть прав, а точно был прав…
Тот, почувствовав идеальный момент, произнес:
— Конечно, никто не знает, чего от них можно ожидать. Они чужие в нашей пустыне, пусть даже они и отважны. Их надо узнать получше, я отлично понимаю тебя — и сам не хочу пускать нашу общую судьбу на ветер. Посему отныне и впредь я буду помогать тебе, вождь. Молись, чтобы моя помощь тебе не пригодилась. Но иногда понадобится плечо, на которое можно будет опереться.
Наран-зун, подавив облегченный вздох, спокойно кивнул, принимая небывало щедрый дар. Чего он не знал, так это того, что точно такой же облегченный вздох скрыл и охотник, только что прошедший по лезвию ятагана. Ведь навяжи он вождю свою волю, это стало бы владычеством, лишив пустынного орка свободы и храбрости, уверенности в своих и ничьих более силах. Конечно, он мог бы подождать, пока вождь сам обратится к нему за помощью, но это означало бы втоптать гордость орка в грязь. Да и кроме того, охотник отлично знал, что Наран-зун тянул бы до последнего, не желая признавать свою слабость, а значит, тот момент, когда он все-таки попросил бы о помощи, настал бы слишком поздно.
«Пожалуй, все и впрямь обернулось не так уж и плохо», — подумали оба.
Мастер, судя по всему, умудрился вывернуться и на этот раз. Остальные братья полегли во множестве, особенно те, кто оказался слишком близко. Правда, были и такие, кто успел-таки в последний момент переместиться.
— Где есть цепь, будет и Мастер ее. И обратное верно, — прозвучал мелодичный голос, и первое, что увидел Радимир, когда свечение начало понемногу спадать, — это спокойный взгляд эльфийского чародея. И если глава Гильдии еще хоть что-то понимал, это был тот самый остроухий гость, который некогда помог Альтемиру и тогда еще Диомиру в подземельях под Мирбургом.
Эльф кивнул архимагу, как старому знакомому:
— Я счастлив, что наша новая встреча состоялась в минуту великой радости. — Последовала пауза, которую гость из-за морей сделал специально, давая человеку возможность подумать. А даже главе Гильдии сейчас требовалась секунда на спокойные размышления, чтобы оживить некоторые воспоминания, касающиеся умений остроухих чародеев. Нет, магу не нужно было напрягаться и освежать в памяти тексты древних легенд. Отчасти его задача была чуть сложнее: он просто вспоминал нечто, случившееся чуть ли не века назад. Ведь Радимир Оцелот жил в то время, когда эльфы впервые встретили людей, и был их первым учеником.
И они действительно были старыми знакомыми.
Именно этот эльф находился среди тех, кто учил древних магов искусству чародейства.
Архимаг кивнул гостю в ответ:
— Воистину это прекрасная минута. Если бы не твоя помощь, мы бы попросту не успели прорвать оборону и, кто знает, быть может, уже все лежали бы здесь бездыханными. Прекрасно выстроенное заклинание и своевременность…
Эльф только нетерпеливо махнул рукой, призывая чародея не тратить время на дифирамбы. Ведь превосходство заморских пришельцев над всеми остальными всегда было настолько очевидно, что совершенно необязательно упоминать об этом снова и снова. Радимир мысленно состроил гримасу, но гость
