— Эксперты?
— Да. Подробности будут завтра, но я попросил Кловиса держать меня в курсе и сразу звонить, если вдруг выяснится что-то подозрительное. Но уже можно точно сказать, что существует связь, и очень тесная, между убийством быка и убийством в парке. Шелк…
— Шелк? — недоуменно переспросил Бертеги.
— Да. Волокна шелка, совсем крошечные, почти незаметные. Помните осколок зеркала, который нашли рядом со скейтбордом?
— Со следами засохшей крови? Помню, разумеется. Решили, что он мог быть у мальчишки с собой, потому что его кровь там тоже была, а на ладони был порез.
— Так вот, на нем нашли эти самые волокна шелка. И не простого, а особенного. Точнее, обработанного особым способом. И точно такие же волокна нашли на шкуре быка — вначале их не разглядели, потому что они чуть ли не микроскопические, но потом выяснилось, что они такие же. Это шелк, используемый для чулок.
— Для чулок? Для этих, как их… капроновых, ты имеешь в виду?
— Ну да. Для женских чулок и колготок. То есть оба раза на месте преступления был кто-то, на ком были чулки.
Бертеги поразмышлял.
— Даже если это и была женщина, маловероятно, что она совершила преступления в одиночку. Особенно это касается убийства быка… Чтобы выпотрошить такую огромную тушу, нужна неженская сила.
— Да, согласен… А может… трансвестит?
— М-да… или сообщник. Точнее, сообщница, — поправился Бертеги, который даже при всем желании не мог вообразить себе Ле Гаррека в белокуром парике и туфлях сорок третьего размера на шпильках, кромсающего рогатую жертву… для чего, кстати? Чтобы сделать подарок Сатане?.. И потом, младший из братьев Мансар видел на рю де Карм, 36, мужскую фигуру…
— Завтра будут новые детали, но… уже сейчас можно порадоваться, ведь так?
— Да, — вздохнул Бертеги. — Да, конечно…
— Это еще не все… — Клеман, кажется, был не слишком уверен, стоит ли ему продолжать. — Я о таком даже не мечтал, потому что это полная фантастика… по они провели ДНК-экспертизу крови, найденной на зеркале.
Сердце комиссара подскочило в груди. Но тону Клемана он догадался, что это ключевой элемент расследования.
— Согласно результатам первых анализов, эта кровь совпадает… они проверили по полицейской картотеке… с кровью Мадлен Талько.
Бертеги закрыл глаза. Словно электрический разряд прошел по всему его телу.
— Будут сделаны и другие анализы, — торопливо продолжал Клеман. — Пока Кловис просил не разглашать информацию. Она будет приобщена к делу, когда появится стопроцентная уверенность. Мне кажется, эксперты и сами были поражены…
Бертеги машинально повернул голову к окну. Туман, снова подумал он, увидев мутно-белые клубы, застилающие окна. Туман, скрывающий или искажающий любую истину… Как получилось, что «дело Талько» вновь всплыло из забвения — через семь лет? И так неожиданно, почти случайно всего лишь благодаря следам засохшей кропи на осколке зеркала… найденному даже не на месте преступления…
— Вы слушаете?
— Да… пытаюсь это переварить…
— Я понимаю, это настоящий шок, — сказал Клеман. — И последнее… я тут пытался отыскать одного специалиста по… ритуалам и всякому такому по вашей просьбе, но никак не мог его найти… Я уже собирался вам порекомендовать специалиста в Париже, но после разговора с Кловисом вдруг вспомнил того человека. Его фамилия Либерман.
— Не слышал о таком, — проговорил Бертеги.
— Полиция привлекала его к сотрудничеству, как раз по «делу Талько». Я и сам пару раз с ним встречался. Он был… в плохом состоянии. Кажется, ему и до того приходилось сталкиваться с семьей Талько, и вот их пути снова пересеклись… Он многое знал и о них, и о Лавилле, и о других вещах… Он был главой дижонского бюро судебной медицины, когда начались первые аресты.
— Был? А сейчас он чем занимается?
— Ничем. То есть… он в таком состоянии, что может только читать или сидеть в Интернете. Он… почти овощ.
Глава 41
— Ты ни к чему не притронулась, дорогая… С тобой все в порядке?
Опаль посмотрела на свою тарелку с тремя фрикадельками и картофельным пюре и со вздохом ее отодвинула.
— У меня что-то нет аппетита, — пробормотала она.
Жавотта де Сулак поджала губы. После смерти ее племянника и отъезда его родителей — через три недели после самоубийства — трапезы в обществе племянницы были мрачны, словно поминальные. Это ощущение усиливалось тем, что проходили они в огромной семейной столовой, заставленной старинной, очень дорогой и очень мрачной мебелью, — здесь вполне могла резвиться компания детей из какого- нибудь романа графини де Сегюр во время ежегодного семейного праздника.
— У тебя никаких проблем, я надеюсь?
Опаль покачала головой, но этот бессловесный ответ, конечно же, не обманул тетку. Однако та ничего не сказала, и ее молчание можно было истолковать примерно так: разумеется, нельзя ожидать от бедной девочки, что она будет танцевать на столе всего через три недели после того, как ее брата нашли мертвым с обвязанным вокруг шеи мусорным мешком, и родители позволили ей лишь на пару секунд подойти к гробу.
— На десерт Жозефа сделала пирожные с заварным кремом, — сказала она вместо этого со слабой надеждой в голосе, словно просила: посиди со мной еще немного.
— Ничего, если я пойду к себе? — спросила Опаль.
Тетка печально улыбнулась.
— Да, конечно… но…
Она не закончила фразу. Опаль поняла, что для нее эти последние недели тоже были ужасными. Жавотта любила племянника и теперь, во время встреч с племянницей в столь мрачной атмосфере, должно быть, вспоминала всю свою жизнь, столь же радостную, как длинный коридор без единой двери, — особенно в течение последних двадцати лет, с того момента, как жених, которого она ждала у алтаря, в фате и с букетом, неожиданно решил «выйти за сигаретами» за десять минут до начала брачной церемонии и не вернулся.
— Мне надо делать уроки… Но, если хочешь, я снова спущусь через час.
Не дожидаясь ответа, Опаль спрыгнула с высокого резного стула и почти побежала к лестнице; легкое ощущение вины все же преследовало ее, пока она поднималась на второй этаж, перепрыгивая через две ступеньки. На втором этаже она вошла в свою комнату; это был настоящий маленький розовый будуар, который ей очень нравился, — хотя в последнее время ей казалось несколько… неподобающим жить в «комнате Барби» для маленькой девочки, ведь она уже практиковала маленькие удовольствия «юной особы» — курила, целовалась с мальчиками… разговаривала с мертвыми.
Едва переступив порог, Опаль задернула шторы, зажгла весь свет, осмотрела шкафы, заглянула под кровать с той же энергией, как немного раньше, придя домой, проделала то же самое в гостиной, столовой и всех остальных помещениях, куда предполагала сегодня зайти. «Что ты там ищешь?» — недоуменно и с видимым подозрением спросила тетка, но Опаль ничего не ответила — поскольку ничего не искала: она лишь хотела убедиться, что из шкафа, или из-за кресла, или откуда угодно прямо на нее не выпрыгнет
