В этой оппозиции на практике один член может быть более определенным, осознанным, чем другой. Рассмотрим крайние случаи, когда определен и осознан лишь один член этой оппозиции.
1. Русское самодержавие, другой пример — гитлеровский фашизм во время второй мировой войны представляли собой настолько определенное отвергаемое “они”, что в противовес этому открывался весьма широкий простор для блока очень различных социальных сил и общностей; на основе отрицания вполне ясного “они” эти разнородные социальные силы и общности в некоторой мере объединялись в далеко не столь ясное, в легко распадающееся “мы”.
Однако здесь речь идет о блоке вполне определенных общностей. Напротив, если анализируются психологические закономерности действий “толпы”, — а буржуазная социальная психология возникла и долго удерживалась на изучении именно этого объекта, — берется случай, когда один из членов оппозиции “они и мы” является совершенно неопределенным. Без всякого научного оправдания на передний план была выдвинута и взята в качестве универсальной модели психика наиболее внутренне аморфной общности, какая только может быть.
Толпа — это иногда совершенно случайное множество людей. Между ними может не быть никаких внутренних связей, и они становятся общностью лишь в той мере, в какой охвачены одинаковой негативной, разрушительной эмоцией по отношению к каким-либо лицам, установлениям, событиям. Словом, толпу подчас делает общностью только то, что она “против”, что она против “них”. Несомненно, что это самая начальная и самая низшая, можно сказать, всего лишь исходная форма социально-психической общности.
Таким искусственным выбором объекта были предопределены и выводы. Впрочем, может быть, именно ради выводов и был выбран такой объект. Напуганные ростом массового революционного движения, выступлениями огромных множеств людей в Англии, Франции, Германии, буржуазные социологи этих стран выступили со сходными теориями о примитивном и даже патологическом уровне психики всякой толпы и массы. Лебон, Тард и Сигеле доказывали, что в толпе критическое отношение личности к действительности снижается и она становится способной лишь к разрушительным действиям против кого-либо (“них”!). Решающую роль при этом Лебон, Тард и Сигеле отводили активизирующейся в толпе реакции подражания и взаимного психического заражения (“мы”!). Стихийные действия толпы, таким образом, объясняются, с одной стороны, подстрекательскими действиями бунтовщиков, указывающих, против кого надлежит действовать, с другой стороны, подражательной, или имитационной, реакцией, присущей стадным животным, а у человека являющейся атавизмом.
Критика этих первооснов буржуазной социальной психологии должна состоять не только в опровержении приведенных авторами фактических данных, но и в показе полной ненаучности выбора объекта: такая “идеальная” толпа, которая являлась бы совершенно случайным и аморфным скоплением, на практике почти не встречается. Во всяком случае, она не имеет ничего общего с толпой или массой, более или менее классово однородной, во время революционных выступлений, уличных демонстраций, разгромов правительственных зданий и т.д. Во всех этих действительных исторических явлениях в толпе налицо та или иная, большая или меньшая предварительная внутренняя связь (“мы”).
2. Компания друзей, замкнутая секта верующих, ряд других ситуаций могут быть приведены в качестве примера, когда конкретны, определенны только “мы”, противостоящие совершенно аморфным “они”. Один писатель в своих воспоминаниях рассказывает, что, когда ему было пятнадцать лет, он все человечество делил на два разряда — на людей, знающих и любящих Блока, и на всех остальных. “Эти остальные казались мне низшим разрядом”. В психике возраста “обожании” автор заметил тыльную сторону: выделение и отвержение разряда “всех остальных”. Нам интересно здесь не само обожание Блока. Так же неистово можно быть приверженным в более зрелом возрасте не герою, а идеалу, идее, догмату, истине. Но, всегда за неистовством мы вскроем деление людей по признаку “за” и “против”, “мы” и “они”.
В этом случае противостояние не является активным, “мы” скорее обособляются, чем нападают. Если взять класс школьников, то это не та ситуация, когда большинство сплачивается против одного-двух бузотеров, а та, когда в недрах класса обособляется кучка приятелей.
После неудач с психологией толпы буржуазная социальная психология ударилась в эту вторую крайность. Итальянский социолог Морено и ряд других принялись изучать преимущественно эти малые “мы”, связанные взаимной симпатией, дружбой и другими эмоциями, обособляющиеся в той или иной степени от аморфного и неограниченного множества других людей. Такие исследования методами анкетирования и оценки окружающих лиц по многобалльной системе проводились в армии, на предприятиях, в школах. Они выявили “микроструктуру” или “инфраструктуру” системы личных отношений, некоторую, если можно так выразиться, зернистость взаимного притяжения и отталкивания там, где на первый взгляд существует лишь рота, цех, класс и т.д. Зарубежные социальные психологи извлекли отсюда некоторые практические рекомендации для начальников и руководителей различных коллективов. Несомненно, некоторые полезные выводы из таких исследований могут быть извлечены и для практики социалистического общества.
Однако эти наблюдения заглядывают очень неглубоко под поверхность. Они опять-таки ограничиваются некими крайними вариантами, лежащими в стороне от основной массы социально- психических явлений.
Соответственно двум рассмотренным крайним случаям можно теперь ввести понятие наименее организованных и наиболее организованных общностей. Такую общность, которая противостоит аморфным или неопределенным “они”, мы будем называть организованной общностью: у нее есть лидер, авторитет, есть дифференциация функция руководства, есть соответствующая внутренняя структура. Напротив, чем определеннее и ограниченнее “они”, тем однороднее, оплошнее общность. Иными словами, тем менее она организованна и иерархична.
Это определение касается далеко не только микрогрупп, в которых невидимая, т.е. чисто психологическая, иерархичность бывает очень выражена при полной неопределенности всех, кто не “мы”. Могут быть взяты макрообщности, даже очень большие. Казалось бы, сказанное опровергается примером войны: противник даже очень организован, но это требует повышения в армии дисциплины, иерархической структуры. Однако посмотрим в динамике: пока не начались военные действия, армия потенциально противостоит не одной какой-либо, а вообще иноземным армиям. Но, если в страну вторгся вооруженный организованный враг, отпор ему почти всегда в истории имел тенденцию принять форму народной войны. Тогда кроме регулярной армии против вторгшегося неприятеля поднимается население, т.е. относительно менее организованная масса, возникает широкая инициатива на местах, снизу. Конечно, соотношение организованности и неорганизованности в реальной действительности очень сложно. Мы пока рассмотрели лишь абстрактные экстремали.
Наиболее перспективно было бы изучать не крайние варианты оппозиции “они и мы”, а гамму лежащих между ними ситуаций, когда в разной степени, в том числе и в равной степени, определенны и “они”, и “мы”. Такой тип социально-психических общностей составляет подавляющую массу в исторической и современной общественной жизни.
Этнопсихология, этнические и археологические культуры
В самой глубокой древности господствующим актом поведения по отношению к чуждым, к “ним”, по- видимому, было отселение подальше от них. Формирование этнической, языковой, культурной общности и резкой границы начиналось в той мере, в какой нельзя было просто уйти, отселиться. Археологам видно, что чем дальше в. глубь прошлого, тем грандиознее масштабы расселений. Люди, гонимые чем-то, не только переходили громадные расстояния, они плыли на бревнах по течению великих рек, мало того, отдавались неведомым течениям в морях и океанах, где многие гибли, иных же прибивало к берегам. Да и сам факт распространения вида “человек разумный” (Homo sapiens) на всех четырех пригодных к жизни континентах, на архипелагах и изолированных островах в течение каких-нибудь 10-15 тысяч лет говорит не столько о плодовитости этого вида, сколько о действии какой-то внутренней пружины, разбрасывавшей людей по лицу планеты. Этой пружиной, несомненно, было взаимное отталкивание. Взаимное этническое и культурное притяжение и сплачивание было значительно более высокой ступенью противопоставления себя “им”.
Если не говорить об авангардных группах, уходивших некогда особенно далеко в процессе расселения и отрывавшихся от всех себе подобных, то в историческое время на всю глубину, куда проникает взгляд науки, не было и нет на Земле ни одного вполне изолированного от соседей племени или народа. Причем отношения с соседями надо учитывать не только позитивные — торговый обмен, семейно-брачные связи, взаимные визиты, культурные заимствования, — но и негативные: ведь если два человека повернулись друг
