— Пусть Москва передаст в сводке…
Опять наступила томительная пауза.
Ильин напряженно старался разгадать замысел комиссара. Ведь он не сказал самого главного — как может Москва в открытой передаче что-либо сказать о сугубо секретных делах? О какой сводке говорит комиссар? Совинформбюро?! Но не скажут же в ней, что в тыл врага сброшен десант… Тем более не скажут, из кого он состоит. Снова и снова Алексей пытался проследить ход мыслей комиссара и, доходя до слова «сводка», становился в тупик.
А комиссар молчал. Состояние его ухудшилось, и врач настоял на том, чтобы увести пленного.
Ильина отвели в баню. Рассказывая товарищам о беседе с комиссаром, Алексей неожиданно нашел разгадку его последних слов. Она состояла в том, чтобы включить в сводку Совинформбюро условную фразу или какие-то отдельные слова, цифры…
Ильин не успел сообщить подробностей, как его снова повели в землянку комиссара. Кроме врача и Оксаны теперь здесь был Скоршинин. Когда Ильина ввели, он насупился и отвернулся. По выражению лиц присутствующих можно было догадаться, что до прихода Ильина разговор шел «на высоких тонах».
— Значит, договариваемся так, — начал комиссар, возвращаясь к прерванному разговору. — Даем тебе рацию, передашь своему командованию, в каком вы оказались положении, и сообщишь, что мы требуем подтверждения по открытому радиовещанию. Для этого пусть Москва включит в очередную сводку Совинформбюро, например, такую фразу: «Партизанский отряд «За правое дело» в боях с немецко- фашистскими захватчиками освободил 9 населенных пунктов, пустил под откос 6 воинских эшелонов…» Вот так. Текст радиограммы показать мне до передачи… Все ясно?
— Ясно, товарищ комиссар! Можно выполнять? — вытянувшись в струнку и опустив руки по швам, бодро отчеканил Алексей.
— Выполняй… И скажи там своим, чтобы кончали голодовку… Делу она не поможет. Если правду о себе говорите, то силы беречь надо, а если брешете, то все равно не жить вам…
Уходя, Алексей впервые открыто и радостно взглянул на Оксану. Его привели в штабную землянку, усадили за стол, дали карандаш и бумагу. До связи с Москвой оставалось чуть больше двух часов, и Алексей не теряя времени, принялся за составление радиограммы. Он писал, перечеркивал, исправлял, стремясь изложить все предельно ясно и коротко. После условной фразы Алексей написал: «Если эта фраза завтра не будет включена в сводку Совинформбюро и не будет передана по общему радиовещанию, всех нас расстреляют».
Радиограмму отнесли комиссару. В ожидании ответа от него Ильин по памяти повторял содержание, стараясь представить себе, какое впечатление она произведет в Москве, не возникнут ли сомнения, все ли будет ясно…
Скоршинин лично принес завизированную комиссаром радиограмму. Принес и одну из раций и динамо-машину с ручным приводом. Он неотступно следил за Ильиным, когда тот, стараясь сохранять спокойствие, стал шифровать. У радиста, как и у сапера, ошибка смерти подобна: достаточно спутать всего одну цифру, и в Москве могут не понять депешу…
По просьбе Алексея привели Альфреда Майера. Он установил антенну, натянул провода противовеса, опробовал работу динамомашины и задумчиво сидел в ожидании, когда Алексей подаст ему знак крутить.
Скрипнула дверь. В землянку вошел Иван Катышков. Он принес два котелка с каким-то ароматным варевом и большой свежий круглый хлеб. От запаха пищи у изголодавшихся Ильина и Майера закружилась голова. Ильин невольно вспомнил разумный совет комиссара прекратить голодовку. Но он еще не видел своих товарищей, не мог передать им слова комиссара, а решить это в одиночку или вдвоем с Майером было бы предательством. И Алексей решил ничего не говорить Альфреду и отказаться от пищи. Он гневно взглянул на Скоршинина, подозревая его в желании лишний раз поиздеваться над пленниками. Но на этот раз выражение лица Скоршинина не показалось Алексею враждебным. Скорее оно отражало растерянность и даже раскаяние. Тем не менее на предложение Скоршинина поесть Алексей с нескрываемой неприязнью ответил отказом.
— Рубай, рубай! — обратился Катышков не столько к продолжавшему шифровать Ильину, сколько к судорожно глотавшему слюни Майеру. — Не отравишься. Жратва гут! Не какой-нибудь «эрзац» из опилок, а щи партизанские с мясом, будь здоров!..
Майер все понял. Бросив взгляд на Ильина, он решительно отодвинул котелки, обернулся к партизанам и внушительно сказал:
— Коммунист!.. Понималь? Ленин! Москау!
Скоршинин от удивления разинул рот. Жалкий у него был вид, как у побитой собаки. Катышков многозначительно подмигнул ему:
— Во, мать честная, видали?!
И не спросив разрешения, сконфуженно унес котелки и хлеб.
Кончив шифровать, Ильин стал проверять рацию. Надев наушники, он включил приемник и начал прослушивать, есть ли помехи на волне, на которой будет работать Москва. Но что это? Он услышал позывные Москвы, хотя до установленного времени оставалось более получаса… Алексей насторожился. По мере того как он устранял помехи, все отчетливее звучала морзянка: «СА-ноль, «СА-ноль».. Наконец позывной «СА» зазвучал так громко, что его услышал и Майер. Весь подавшись вперед, он вопросительно смотрел на Ильина. Они не знали, что обеспокоенная молчанием стольких раций десантников Москва уже несколько дней вызывала их круглосуточно.
— Москау? — прошептал Альфред.
— Москау! — ответил Алексей. — Крути! — кивнул он на динамку.
Завизжала динамка, на передатчике замигала контрольная лампочка. Несколько секунд Алексей отстукивал свой позывной, потом перешел на прием и тотчас же услышал позывной «СА-пять!» Москва слышала Алексея на «пятерку»! Началась передача шифрованной радиограммы. Никогда еще, работая на рации, Алексей не испытывал такого напряжения, как в этот раз. Когда, наконец, радиограмма была передана, он почувствовал себя вконец обессиленным, веки смыкались, голова неудержимо клонилась вниз. Непрерывно крутивший рукоятку динамки великан Альфред дышал, как загнанный конь, и вытирал обильно выступивший пот с лица, шеи, груди. Сказались бессонные ночи, голодовка.
Как во сне добрели они до своей землянки-бани. Вопрошающим взглядом встретили их товарищи.
— Гут, гут! — все еще тяжело дыша и улыбаясь, сказал Альфред.
Собравшись с силами, Ильин воспроизвел по памяти содержание радиограммы.
— Остается терпеливо ждать, — заключил он и спохватился. — Да, вот еще что! Комиссар настаивает на прекращении голодовки…
Договорить ему не дали. Оказалось, что, когда Ильин и Майер были в штабной землянке, комиссар вызвал Серебрякова и через него повторно передал десантникам предложение кончать «забастовку». Не дожидаясь их решения, он приказал доставить пленникам хлеб и молоко. Но десантники не притронулись к пище. Они ждали Ильина и Майера, чтобы принять решение сообща. И теперь все молчали, так как первое слово должен был сказать, конечно, Рихард Краммер.
— Что ж, — начал он, — положение изменилось. Наивно было бы думать, что комиссар поверит нам на слово. Однако он не впадает в крайности, что свойственно начштабу. Больше того, он нашел разумный выход из положения. Завтра, надеюсь, все станет на свое место… Предлагаю прекратить голодовку.
— И выпить за здоровье комиссара по стопке… «млека»! — подхватил Майер.
— Именно по стопке плюс сто граммов хлеба и ни капли больше! — серьезно сказал Серебряков. — Иначе, после стольких дней голодовки, не поручусь, что не наживете заворот кишок.
— В таком случае рекомендую избрать «виночерпием» и хлеборезом доктора Серебрякова, — заметил Отто Вильке.
Дрожащими руками Серебряков разлил молоко, нарезал кусочки хлеба. Дрожащими руками взяли десантники свои порции и медленно, стараясь продлить удовольствие, съели их.
— О-о! «Шпек» отличный! — улыбнулся Майер одними глазами, и все невольно вспомнили о блаженстве, с которым совсем недавно Рихард насыщался салом, присланным партизанами.
— А «шнапс» тебе все-таки не удалось допить! — парировал Рихард.
