Переправить их удалось благополучно. Но уже на следующую ночь они вернулись. Оказалось, что в течение всего дня разведчики пролежали в камышах и дальше одного километра от реки не продвинулись. Всюду были войска. И то, что им удалось узнать, не представляло особого интереса. В ту же ночь была послана вторая группа. Переправа происходила уже в другом месте и тоже прошла благополучно. Разведчики сошли на вражеский берег незамеченными и сразу же скрылись в темноте. Но когда Алексеев и два бойца, переправлявшие ребят на лодке, вернулись на свой берег, на противоположной стороне, где-то недалеко от Прута, началась стрельба, в небе вспыхнули осветительные ракеты…
На следующий день бухарестское радио сообщило о поимке двух «диверсантов», пытавшихся проникнуть в глубь страны…
Наступил черед идти Будашицкому и Цолеву. Они уже знали о несчастье, постигшем товарищей, но ни тот, ни другой внешне не выдавали своего волнения. Переправить их должны были ночью. Но перед вечером Будашицкий пришел с забинтованным горлом, хотя жара стояла невыносимая.
— Утром поел мороженого. Наверное, схватил ангину, — просипел он и закашлялся.
Студенцов поморщился и, будто не придавая значения случившемуся, предложил Цолеву пойти на задание с другим парнем. Тот побледнел, замялся, но все же сказал, что хотел бы пойти только с Будашицким. Студенцову стало все ясно.
Раздосадованный Евгений, присутствовавший при этой сцене, не знал, что сказать, как объяснить начальнику поступок товарищей. Он готов был схватить обоих за шиворот и крикнуть им в лицо: «Струсили, не женки!..»
На задание вновь пошли Каракулаков и Патрашку. Они сами попросили снова послать их. Особую настойчивость проявлял порывистый Ион Патрашку. Он был уверен, что задание они выполнят. Разведчики должны были доехать до Бухареста, по пути наблюдать, в каких направлениях происходит передвижение войск, установить их род, количество тяжелого оружия и, главное, много ли немецких войск и есть ли итальянцы или венгры?
Два дня Каракулаков и Патрашку не давали о себе знать. Лишь на третьи сутки поздно ночью с противоположного берега подали условный световой сигнал. Туда тотчас же направился на надувной резиновой лодке Алексеев с двумя пограничниками. Вдруг в том месте раздались выстрелы, и снова все смолкло. Однако немного спустя условный сигнал блеснул несколько в стороне. Алексеев направил лодку туда. И снова поднялась стрельба. В небо взлетело несколько осветительных ракет. С советского берега открыли артиллерийский огонь, чтобы прикрыть переправу разведчиков.
Алексеев и пограничники причалили к тому месту, откуда подали последний сигнал. В воздухе вновь вспыхнул ослепительный шарик. Стало светло как днем. Евгений и пограничники залегли. Но что это? В стороне, почти у самой воды, кто-то, скорчившись, сидит на земле и раскачивается. Алексеев бросился туда. Это был Каракулаков. Он был ранен в живот. Пограничники тотчас же понесли его к лодке. Каракулаков успел сказать, что на обратном пути они наткнулись на дозорных. Патрашку ранило в обе ноги. Каракулаков пытался подтащить товарища к реке, но сам был ранен, еле дополз… Не договорив, он потерял сознание. Его уложили в лодку и отчалили. Весь участок фронта теперь гремел: трещали пулеметы, били минометы и пушки, лопались в воздухе осветительные ракеты, оглушительно грохотали взрывы. Вдруг лодка стала тонуть. На Каракулакова накинули два спасательных круга и, придерживая за руки, поплыли. Посреди реки ранило одного бойца, спасти его не удалось: он сразу скрылся под водой. На поверхности реки то и дело вздымались фонтанчики от пуль. Но навстречу им от родного берега уже шла лодка…
Каракулакова доставили в санитарную часть. Попытки спасти его ни к чему не привели. Не приходя в себя, Валентин Каракулаков скончался.
В кармане его гимназических брюк был обнаружен железнодорожный билет от Галаца до Бухареста, где оба разведчика, очевидно, были в течение целого дня. Об этом свидетельствовали найденные у него бухарестские трамвайные билеты компании «СТБ», счет какой-то молочной на бульваре короля Фердинанда и проездной билет в обратную сторону. Нашли и свежие газеты «Универсул» и «Ултима орэ». Разведчики выполнили задание, но сообщить результаты разведки им не пришлось.
Итак, снова неудача.
А в полдень бухарестское радио уже передавало в «специальном выпуске» сообщение Верховного командования сухопутных войск об уничтожении «большой группы большевистских диверсантов, пытавшихся проникнуть в глубь страны». В сообщении также говорилось, что «пойманный большевистский диверсант был ранен в обе ноги и в правое плечо стрелками доблестных войск фюрера и храбрыми солдатами одного из подразделений нашего горно-егерского полка. В ближайшие дни красный диверсант, принадлежащий к одной из коммунистических партий под названием «Комсомол», предстанет перед Куртя марциалэ.[4] Принадлежность к партии «Комсомол» подтверждается фанатизмом большевика, упорно не отвечающего на вопросы. Поэтому ни имя, ни фамилия диверсанта пока не могут быть названы…
Один из радиокомментаторов, главный редактор газеты «Курентул», Панфил Шейкару, выступивший после передачи официального сообщения, сулил комсомольцу-разведчику смертную казнь через повешение.
Погибло еще два замечательных парня, а положение за Дунаем и Прутом по-прежнему оставалось неясным.
На следующий день Евгений пришел к Студенцову:
— Михаил Игнатьевич! — сказал он. — Разрешите мне отправиться на задание. Я в Бухаресте не сойду, поеду до самой болгарской границы, потом обратно. В Галаце возьму билет до Джурджу. Там меня никто не знает. Разрешите!
Студенцов пристально посмотрел на Алексеева.
— Завтра решим, что делать.
Весь день Евгений ходил расстроенный: «Неужели после случая с Цолевым и Будашицким мне не доверяют?» Поздно ночью его разбудили. Пришел Смилянный, дежуривший по отделу.
— Начальство вас вызывает, молодой человек, — сказал он и тут же ушел, как бы говоря: «Можешь идти, а можешь и не идти. Я сказал, а там твое дело…»
Студенцов как всегда был чисто выбрит, из-под воротника гимнастерки виднелась узкая белоснежная полоска.
К Студенцову Евгений относился с большим уважением. Скромность, простота, внимательность к людям были отличительными качествами этого человека. Его работоспособность удивляла всех. Он никогда не повышал голоса, никто не видел его хмурым. Говорил он короткими, ясными фразами. И особенно нравились Евгению его прямота и справедливость.
Увидев входящего Алексеева, Студенцов вышел из-за стола и пошел ему навстречу.
— Вот что, Женя, — заговорил он. — Я сейчас уезжаю. Вызывают в Штаб Армии. За меня остается Гундоров. Имей в виду, задание командования мы с тобой не выполнили. И это лежит на нашей совести… Понимаешь? На нашей совести…
Алексеев был готов провалиться сквозь землю.
— Так вот, — продолжал Студенцов, — завтра ночью будь готов. Я постараюсь к этому времени вернуться, до границы поеду с тобой… А ты за это время продумай все до мелочей. Гундоров в курсе дела. У него есть на примете один парень, который пойдет с тобой.
Евгений вздохнул полной грудью: «Все-таки доверили. Но кого же ему хотят дать в напарники? Э, да не все ли равно! Не струсит — пойдем вместе, а будет крутить — пойду один».
На прощание Студенцов пожал Алексееву руку и, задержав ее в своей, сказал:
— Смотри, Женя, не подведи! Дело серьезное!..
Еще до войны, когда Евгений был вольнонаемным сотрудником горотдела, он бывал у Студенцова дома, не раз и обедал у него. Студенцов увлекательно рассказывал ему историю ВЧК, много интересного он знал и о Феликсе Эдмундовиче Дзержинском, читал наизусть стихи Пушкина, Лермонтова. Алексеев всегда уходил от своего начальника, приобщившись к чему-то новому, светлому.
Студенцов приехал из Москвы. В Болграде он жил со старушкой-матерью и воспитывал племянника, сына сестры. Многие жители городка приходили к нему за советом: куда лучше послать учиться сына, как выписать из Москвы редкое лекарство… И Студенцов находил время беседовать с каждым.
На следующий день утром Евгения вызвал Гундоров. В дверях он столкнулся со Смилянным. «А этому
