с проседью на висках. «Вероятно, он и есть мельник», — подумал Антонов. Проснулась и его дочь. В одной постели с ней спала девочка лет восьми-девяти, о существовании которой в донесениях Кати Приходько не упоминалось.
Разведчики обыскали хату, но… увы! Никого больше не нашли.
— Где врач? — спросил Антонов сидевшую на постели дочь мельника.
— Какой еще врач? — раздраженно ответила та вопросом на вопрос.
— Не прикидывайтесь! «Какой?!» Тот, что в госпитале работает…
— Жених! — пробасил Ларионов.
— Нет здесь ни врачей, ни женихов… Ищите, если не верите, — решительно ответила дивчина, метнув недружелюбный взгляд на здоровяка в немецком френче.
— Скрываешь, подлюга?! — вспылил Антонов. — Пеняй на себя… А ну, братва, не иголка же этот доктор. Пошарьте хорошенько, загляните в подвал, на чердак, во все уголки!
В хате воцарилась тишина. Слышны были лишь мерное тиканье ходиков, шорохи в подвале и в сенях да прерывистое дыхание девочки. Антонов подошел к постели, осветил фонариком. Девочка дрожала как в лихорадке, таращила испуганные неморгающие черные глаза, точно ожидала, что сейчас ее схватят, ударят.
— Не бойся, девочка! — попытался Антонов успокоить ребенка. — Мы никого не тронем. Спи.
Но девочка затряслась еще сильнее. Антонову показалось, что вот-вот она закричит. Он быстро отошел от кровати.
В комнату вернулся партизан, прозванный за малый рост и большую подвижность Шустрым. Он принес ручной чемоданчик с какими-то медикаментами, перевязочными материалами и набором хирургических инструментов.
Антонов навел луч фонарика на дочь мельника, сидевшую на кровати рядом с девочкой. Увидев чемоданчик, она побледнела и, стараясь не выдать своего волнения, плотно скрестила руки на груди. На вопрос — кому принадлежит этот чемоданчик, она надменно ответила:
— Мне принадлежит!
— Дудки! — возразил ей Шустрый. — Не таковские мы, мамзель или фройлен, как вас там величают, чтоб не понимать, что к чему! Инструментики эти лаборантке все одно, что корове седло! Да-с…
Девушка не ответила и пренебрежительно отвернулась.
Было очевидно, что чемоданчик принадлежит доктору Морозову, но и при повторном осмотре дома партизаны его не нашли. Правда, на чердаке они обнаружили тщательно замаскированный домашним скарбом уголок, в котором совсем недавно кто-то был. Там стоял продолговатый ящик, на нем перина, простыня и одеяло, а рядом покрытая скатеркой табуретка, на ней кусок хлеба и глиняный кувшин с остатками молока.
— Молоко мы попробовали. Ничуть не скисло, — доложил Шустрый. — И хлеб совсем свежий!
— Кого на чердаке приютили? — обратился к старикам Антонов.
— Так то же племянница до нас недавно приехала, — ответила старуха дрожащим голосом. — Соседские ребятки ходят до нее и там играют…
— В войну играют, — добавил мельник. — Крепость какую-то все строят, вот и натаскали туда всякого барахла…
— Так оно, видно, и есть, — шепнул Антонову один из разведчиков. — Взрослый на той постельке никак не уместится. Это точно!
«Так это или не так, — рассуждал Антонов, — но к доктору тайник на чердаке, по всей вероятности, не имеет отношения. Одно ясно: Морозова здесь нет, хозяева делают вид, будто и понятия о нем не имеют, а время истекло… Нам уже пора…»
Предупредив хозяев, чтобы никто не вздумал выглядывать из дома до наступления полного рассвета, партизаны собрались уходить. Вдруг хозяйка дома засуетилась. Видимо, пораженная тем, что ночные гости не только никого не тронули, но и ничего не взяли, она достала большую буханку хлеба, от аромата которого у партизан слюнки потекли, и протянула ее одному из разведчиков. Но парень отказался:
— Нет, нет. Благодарствуем…
— Да возьмите ж! Возьмите! — настаивала старуха.
— Вы же путаетесь с фашистами, — не выдержал партизан. — Хлеб-то этот оплакан слезами наших людей! И не для нас он приготовлен…
Старуха как держала буханку на вытянутых руках, так и замерла, словно потеряла дар речи.
Партизаны вышли и, убедившись, что мельник задвинул дверной засов, направились к огороду. Шустрый последним перелезал через плетень, отгораживавший усадьбу мельника от уходившего вдаль поля, и вдруг заметил в углу соседнего двора, будто кто-то высунулся из зарослей бурьяна и опять скрылся в них. Не раздумывая, разведчик подбежал и, направив автомат, не громко, но властно окликнул:
— Кто тут? Выходи! Стрелять буду…
— То ж я… свой, — едва слышно гнусавым голосом ответил словно из-под земли выросший небольшого роста человек.
— Ты что тут делаешь?
— Хто, я?
— Конечно, ты, а кто ж еще?!
— Я тутошний…
— А чего ты бродишь по ночам? — спросил Антонов, подошедший вместе с остальными партизанами.
— Да так… Чую хто-сь ходит. Думаю, дай погляжу… Може, думаю, дофтура шукают, або шо.
Разведчики насторожились.
— А где он, доктор-то? — спросил Антонов.
— Известно где: у хате мельника. Де ж ему буть?!
— Нет его там.
— Нема?!
— Нету.
— Хм! 3 вичера бул…
— А ты следишь что ли за ним?
— Да не-е… Сосиди мы. Вон моя хата.
— Куда ж мог запропасть твой сосед?
— Говори толком, где врач? — нетерпеливо произнес Ларионов, угрожающе надвигаясь всей своей мощной фигурой на человека.
— Да вот я и думаю… Литом, знаю, дофтур ходил ночевать на сеновал. Але зараз трохи студено…
Антонов его прервал:
— Где у мельника сеновал?
— Мельник своего не мае. Треба вам зараз, бачите, во-он то, шо темние? — и крестьянин указал на едва видневшееся в стороне строение. — То клуня… Сосида. Там сино е…
Несколько разведчиков стремглав помчались к указанному строению. Вскоре они показались, ведя с собой человека в одном белье. Это и был доктор Морозов. Видимо, еще не уяснив, кто эти люди и зачем он им понадобился, он раздраженно твердил:
— Я тгебую вегнуться! Не могу же я идти в таком виде?! Чегт знает что! Самоупгавство…
Во избежание излишнего шума разведчики засунули в рот доктору кляп и вынули его, только когда приблизились к лесу. Морозов вновь заладил свое:
— Я могу пгостудиться, вы понимаете это?!
— Молчать, паскуда! — прикрикнул Ларионов и вывернул ему руку назад. — Продался, шкура, фрицам и гавкать от них научился…
— С кем поведешься, от того и наберешься, — поддержал Шустрый.
Ошеломленный Морозов замолчал. Он понял, кто эти люди, но был уверен, что они пришли за ним потому, что нуждались в помощи врача.
Морозова подвели к подводе, бесцеремонно толкнули, и тут он вновь возмущенно
