посвященных роли воображения в постижении истины, где такое воображение противопоставлено безудержной, некритической фантазии (R. Kearney 1988; Bryant 1989). Выходя за рамки данного разграничения, можно предположительно назвать воображение не просто актом введения нового, но и актом принятия, благодаря которому новые интерпретации «доходят до нас» и «даются нам» путями, недоступными нашим собственным творческим способностям. Воображение оказывается, таким образом, благодатным источником, из которого самораскрывающийся Бог зовет нас выйти за границы традиционных интерпретаций и увидеть в тексте «новые истины». Вот лишь один пример:
Тогда Иисус сказал ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах
Бог раскрывает свои истины через воображение человека, задействованное как в создании, так и в интерпретации текстов. Как это происходит, объяснить невозможно, но ясно, что откровение происходит именно так. Даже Бернхард Андерсон, умеренно настроенный и рассудительный ученый, утверждал:
Мы в определенном смысле должны быть поэтами, чтобы понимать поэзию, драматургами, чтобы уметь оценить драму, музыкантами, чтобы наслаждаться музыкой. Святой Дух должен прикоснуться к нашему духу, чтобы Писание стало «боговдохновенным» или вдохновленным. Слово Бога, запечатленное в Писании или в литературе, заставляет ценить литературу, образует особую связь между текстом и читателем, будит в последнем поэтическое, литературное воображение. Сегодня Бог говорит со своим народом через Писание, текст которого преломляется в нашем воображении: «боговдохновенное Писание» встречается с «боговдохновенным читателем» и становится Словом Божьим
Ценность воображения современных людей заключена в способности выйти за рамки как «объективистских» интерпретаций, так и «позитивистской» точки зрения, увлечься вдохновением, ведущим нас к новому.
5. Мы говорили о путях, трудных и сокрытых, двигаясь по которым, воображение и вера людей создали текст Писания. В контексте христианства полная уверенность в том, что текст Писания, со всеми его изъянами, создан людьми, сосуществует с уверенностью в том, что текст Писания — не просто плод человеческого воображения и веры, но представляет собой нечто большее — то, что мы обычно выражаем понятием
Церковь убеждена в истинности этих утверждений и знает, что в Библии раскрывается нечто, неподвластное нам, данное по непостижимой милости Бога. Однако Церкви всегда было трудно выразить собственную убежденность. Прежде всего, следует признать, что в умеренной протестантской традиции схоластическое учение о «боговдохновенности» как механической передаче или диктовке Богом текста Писания представляется нам бесполезным. Слова о даровании Богом Писания не следует воспринимать буквально, как взаимодействие Божества с автором текста. Скорее здесь речь идет о даровании Богом самого Себя через общину. Именно так Он питает, направляет, исправляет, поддерживает в людях творческую способность на протяжении всего процесса создания Писания: появление, передача, интерпретация, чтение (Bauckham 2002, 50–77). Столь же бесполезно в современном мире говорить о Боге как «авторе» Писания. Гораздо плодотворнее будет размышлять о божественной
Следует упомянуть о двух серьезных попытках обсуждения статуса Писания в «современном» мире, в котором описанные выше притязания звучат по меньшей мере странно. В эссе «Незнакомый новый мир Библии» Карл Барт заявляет:
В Библии запечатлен странный, новый мир, мир Бога. Именно такой ответ открылся первому мученику Стефану: «Вот я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога». Ни серьезность нашей веры, ни глубина и богатство нашего опыта не позволяют нам ответить так же. Все мои слова могут стать лишь малой толикой этих слов. Мы должны открыто признать свое стремление к преодолению собственных границ. Именно в этом и заключена вся суть: желая постичь Библию, мы должны преодолеть себя. Эта Книга не признает иного пути
В заявлении Барта не остается места компромиссу по вопросам истории, морали или религии; он говорит о богословском обосновании Писания и называет Дух Божий единственным источником его силы и авторитета:
Но Бог также есть тот дух (исполненный любви и доброты), который должен пробиваться из уединенности сердца во внешний мир, становясь явным, видимым, постижимым: ибо вот, скиния Бога среди людей! Под воздействием Святого Духа обновляются небеса и земля, затем люди и семьи, общественная жизнь и политика. Он не испытывает пиетета перед древними традициями только из–за того, что это традиции, перед древними ритуалами только из–за того, что это ритуалы, перед древними силами только из–за того, что они могущественны.
Все это заключено в Библии. Все это заключено в Библии именно для нас. Ради этого мы крещены. Мы отваживаемся верить, чтобы обрести благодатные дары
Практически в то же время Мартин Бубер описал свое отношение к Библии (в данном случае, с точки зрения иудаизма). Он отмечает «странность» Библии и приходит к выводу, что «современному человеку» нужно смириться с нею:
Ему следует прочитать текст еврейской Библии так, словно он имеет дело с чем–то совершенно ему незнакомым, словно она не явлена ему единым готовым текстом, словно он не боролся всю жизнь с фальшивостью идей и утверждений, уповающих на авторитет библейских цитат. Он должен взглянуть на книгу по–новому, как на нечто небывалое. Он должен поддаться ей, отринув самого себя, полностью отдавшись на волю возникающих отношений между ним и текстом. Он не знает, какая из фраз, какой из образов поразит и перекроит его, где Дух придет в движение и войдет в него, воплотившись заново в его теле. Но он остается открытым. Он ни во что не верит априори. Он читает вслух слова, написанные в книге, лежащей перед ним; он слышит каждое слово, которое произносит, и оно настигает его. Нет места предвзятости. Течет поток времени, человек же становится принимающим его сосудом.
