заспешили домой, где нас ждал покойник.
– Он уже, наверное, попахивает, – предположила Сонька.
– Нет, рано еще. Я где-то читала, что трупное окоченение…
– Да замолчи ты, – разозлилась Сонька и вдруг заскулила: – Пропадем мы, Максимыч проспится, в село кинется. Привезут собак, эксперты там всякие, в один момент найдут. А он у нас в чулане. В органах шутить не любят. – Слово «органы» она произнесла с особым душевным трепетом, чем очень напомнила мою покойную бабушку Эльзу Оттовну Шефлер. У той благоговение перед органами было столь велико, что порой граничило с идиотизмом. К примеру, своего папу Отто бабуля перекрестила в Антона, перегружала свою речь пословицами и поговорками, а за столом громче всех пела русские народные песни. Вот уж кому никогда в голову бы не пришло называть меня Гретхен. Фамилия бабулю беспокоила меньше – предполагалось, что я выйду замуж. Правда, маме это не помогло… Знакомые интонации в Сонькином голосе навели меня на некоторые мысли, и я спросила:
– Сонька, а твой дед точно в гетто погиб?
– Дался тебе дед, лучше подумай, что нам теперь делать.
– Хоронить. Сейчас и займемся, пока Максимыч спит.
– Днем?
– А ты предпочла бы ночью?
– Я в чулан не пойду.
– Ага, – усмехнулась я.
– Все ты, ух, фашистское отродье! От вас одни беды.
– Как бы не так. Если б не твоя родственница Ева, до сих пор жили бы мы в раю, горя не знали и о покойниках не думали. Всё вы, богоизбранные.
– Ева жидовка?
– А то.
– Ну надо же, никогда б не подумала. Гретка, ты умная, скажи, как нам из всего этого выбраться?
– Уже сказала. Похороним его и забудем. Как будто не было.
– Ой, найдут нас менты, – заскулила Сонька, – их не обманешь. У них там разные штучки, я в кино видела, мигом выведут на чистую воду.
– Чего ты завелась? Ну, сообщит Максимыч, ну посмотрят яму и уедут. Пусто в яме.
– Ага, они покопаются и скажут: «Был труп».
– Не было трупа, он там живой лежал. – Хорошо, если они это поймут. А собаки?
– Что собаки?
– Собаку пустят по следу, а она к нашему амбару. А уж как начнут крутить, тут нам и конец.
– Заткнулась бы ты лучше, богоизбранная, без тебя тошно.
– А сколько нам влепят, если его найдут?
Я вздохнула:
– Думаю, много. Не сообщили – раз, труп спрятали – два, следствие в заблуждение ввели – три…
– Какое следствие? – испугалась Сонька.
– Да никакое. Пошли быстрей.
Мысль об уголовной ответственности придала нам необыкновенные силы, мы трудились с огромным энтузиазмом и углубили яму еще на полметра.
– Все, – сказала я, выбираясь из нее, – хватит, а то и меня хоронить придется.
Сонька дышала с трудом, потом вдруг начала трястись.
– Гретка, боюсь я его тащить.
– А в тюрьму не боишься?
– Боюсь.
– Тогда шевелись.
Входить в чулан было страшно.
– Давай попозже, – опять заныла Сонька.
Я впихнула ее туда и сказала сурово:
– Берись за пальто и понесли.
Он, кажется, отяжелел. Мы с трудом вынесли его из дома, а дальше вдоль огорода, картофельного поля – волоком по земле, оставляя заметный след.
– Ой, найдут, – шептала Сонька, – выйду из тюрьмы бабушкой.
Наконец мы дотащились до ямы, стянули с покойника Сонькину скатерть и, стараясь не смотреть на его лицо, столкнули вниз.
