– И хороним-то не по-людски, – не унималась подружка, – ты какую-нибудь молитву знаешь?
– Ничего я не знаю, зарывай.
Мы торопливо орудовали лопатами, каждую секунду ожидая появления Максимыча с органами. Косились на пустынную дорогу, но больше всего боялись заглянуть в яму.
Старательно разровняли землю и прикрыли могилу досками. Отошли в сторонку и оценили: вроде бы неплохо.
– С собакой найдут, – тоскливо сказала Сонька.
– Заладила – собака, собака. Пошли.
– Пошли. Есть хочу.
– Придется подождать.
– Это почему, и куда ты меня ведешь?
– На кладбище.
– Зачем?
– Могилу закопаем.
Сонька замерла, я продолжала идти вперед, не обращая на нее внимания. Она догнала меня вприпрыжку и, заглядывая в глаза, спросила:
– Придумала чего?
– Ничего не придумала.
– А зачем закапывать, Греточка?
– Не знаю. Если кого любопытство одолеет, пусть тоже лопатой помашет, как мы.
– Вот ты всегда так. Задумаешь что-то и молчишь, а я не в курсе. Я ведь тоже знать должна.
– Те, что его закопали, вернуться могут.
– Зачем?
– Да откуда я знаю? Памятник поставить. А могила разрыта. Понравится им это?
– Думаю, нет. Для чего-то они ее зарывали.
– Точно. Вот и оставим, как было.
– А Максимыч?
– Пусть доносит органам. Приедут, разроют, а там ничего, ему ж еще и достанется.
– А ведь точно, Гретхен. Я ж знала, ты умная, не дашь пропасть. В тюрьму-то уж больно не хочется.
Мы обошли кладбище и, не заметив ничего подозрительного, принялись за работу. Все приходит с опытом: закончили минут за пятнадцать. И домой заспешили. Труды тяжкие и обильная выпивка свое дело сделали: спать очень хотелось.
Проснулась я оттого, что Сонька трясла меня за плечо.
– Ты чего? – испугалась я.
– Дождь. – И точно, за окном шел дождь, тихо постукивая в распахнутое окно.
– Дождь. Это хорошо, – кивнула я, переворачиваясь на другой бок. Часы показывали одиннадцать, и вставать уже не было смысла.
– Эй, белокурая бестия…
– Ну…
– А дождик-то все следы смоет.
– Точно.
– И собачка после дождя ничего не найдет?
– Не найдет.
– Есть все-таки бог на свете, – обрадовалась Сонька. – Я всегда говорю, должна быть какая-то справедливость. Вот мы, к примеру, старались, выкапывали, хотели человека спасти…
– И влезли в дерьмо по самые уши…
– Да, то есть нет. Я имею в виду, что мы ведь доброе дело сделали, а добрые дела должны учитываться.
– Где?
– Ну, я не знаю… Характер у тебя, Греточка. Начнешь с тобой по-человечески говорить, так ты обязательно все испортишь.
– Я больше не буду. Говори. – Мне было ясно, что это единственный способ отвязаться от подружки и опять уснуть. Сонька развивала свои идеи вселенской справедливости, а я дремала, а потом и вовсе крепко уснула. Правда, ненадолго. Дождь перешел в ливень, в небе загремело, заполыхало, а Сонька принялась выть. Грозы она до смерти боится, утверждает, что в детстве ее молнией ударило, я думаю, даже не один раз.
