– Хотите, чтобы я отвез вас домой? – спросил он деловито, как будто не было этого разговора, как будто ничего не изменилось, и мы болтали о пустяках. Но взгляд, брошенный вскользь, выдал его.
– А вы хотите, чтобы я уехала?
– Нет. Не хочу, – ответил он серьезно.
– Зачем вы мне все рассказали? – все-таки задала я вопрос. – Могли бы обойтись заверениями, что вас обвинили ложно.
– А вы не догадываетесь? – усмехнулся он.
– Нет, – покачала я головой, хотя, конечно, догадывалась.
– Чтобы вы знали обо мне правду. Довольно глупое желание, если учесть, что теперь я вас потеряю.
– Мне звонил Мухин, – резко сменила я тему, отводя от него взгляд. – Проявил заботу, открыл мне глаза… Вы правы, это его парни были на кладбище. Он предложил купить у меня кинжал.
– И что вы ответили?
– Что кинжал в прокуратуре и он не настоящий. Вам не кажется, что мы в тупике? И доказать ничего не сможем, и скорее всего ничего не найдем. По крайней мере, у меня нет идей, как поступить дальше. – Я поднялась и направилась к двери, а он, понаблюдав за мной, спросил:
– Есть что-то еще? Что-то, чего я не знаю?
– Да, – кивнула я. – Но для начала я бы хотела поговорить с бабушкой. Завтра утром. Я уже открыла дверь, когда он позвал меня:
– Ярослава… – Я обернулась, а он сказал:
– Спасибо.
Войдя в свою комнату, я зарылась лицом в подушку и заревела, стискивая рот, боясь, что Прохоров услышит. Мне было нестерпимо жаль его и вместе с тем было страшно. И я подумала: как было бы хорошо, не знай я ничего о нем. Но тут же другое: как хорошо, что знаю. В общем, я окончательно запуталась, и то вновь начинала реветь, то вытирала слезы и называла себя дурой. Потом вдруг подумала: каково ему сейчас? О чем думает он? И как мы встретимся завтра, и что я ему скажу…
Утром Прохоров готовил завтрак, когда я появилась в кухне. Как всегда, элегантный и насмешливо вежливый. Но теперь я знала, что скрывается за его маской, и на мгновение почувствовала себя неуютно. Он взглянул на меня и покачал головой:
– Кажется, я взвалил на твои плечи непосильную ношу.
– Справлюсь, – буркнула я.
– Не спала всю ночь?
– Что, скверно выгляжу? – Я потерла лицо и вздохнула.
– Глаза усталые, – пожал он плечами, – а так ничего. Если тебе действует на нервы моя болтовня, могу заткнуться.
– Болтай на здоровье.
– Ты хотела поговорить с бабушкой. Это имеет отношение к нашему делу?
– Не знаю. Слишком много всего произошло, и я совсем запуталась. Твой закон семи срабатывает, и меня несет, черт знает куда.
– Всегда есть шанс все изменить. У тебя он тоже есть.
– Серьезно? – скривилась я.
– Конечно. Забудь эту историю. Впрочем, не получится. Ведь кто-то считает, что кинжал у тебя.
– Мухин?
– Вряд ли только он.
– У меня такое чувство, что, несмотря на твою недавнюю откровенность, ты по-прежнему многое скрываешь.
Он посмотрел очень внимательно и кивнул, а я разозлилась:
– Не слишком ли много загадок для одного человека?
Бабуля, взглянув на нас, недовольно нахмурилась.
– Так я и знала. Ты крутишь роман с этим парнем, и тебя уже разыскивает милиция. Я ведь говорила, что с таким одна дорога: на каторгу.
Прохоров ее заявление принял стоически, то есть просто стоял и смотрел в пространство, как будто речь шла не о нем. А я попеняла бабке:
– Что ты болтаешь? Какая каторга?
– Тебя искали. Мне с утра звонил какой-то Валерий Павлович.
– Валера? Это, должно быть, из-за квартиры. Бабуля, мне надо с тобой поговорить. Серьезно.
– Значит, все-таки что-то случилось? – насторожилась она. Потом вдруг вспомнила о гостеприимстве и вознамерилась напоить нас чаем.
Оставив Прохорова в кухне, я увлекла бабулю в ее комнату, предпочитая разговор без свидетелей.
