вроде бы вздохнула с облегчением, но чувство все равно было пакостное. Только я вошла в квартиру, как мне позвонили на мобильный. Звонил Серега Ремезов по кличке Егоза, чем очень удивил. Я не могла припомнить другого такого случая и, разумеется, насторожилась.
– Привет, – сказал он в некотором замешательстве.
– Привет, – ответила я, ожидая, что будет дальше. Дальше стало совсем интересно.
– Ты сейчас где?
– А тебе что? – удивилась я.
– Я… это… ну… – Серега парень исключительно подвижный, не в состоянии на одном месте усидеть, за что и получил свое прозвище, но разговаривать он не мастер, любое связное предложение дается ему с трудом, сквозь его «это» и «ну», точно сквозь заросли в джунглях, далеко не каждый способен пробраться, и я заранее загрустила. – Ты это… приезжай ко мне, – произнес он вполне внятно.
– Куда? – не поняла я, на что он с обидой ответил:
– Домой. Помнишь, где я живу? Ты меня как-то подвозила.
Два предложения подряд – личный Серегин рекорд, однако я так и не поняла, по какой надобности он звонит, и миролюбиво спросила:
– Зачем?
– Чего?
– Приезжать зачем?
– А… ну… поговорим. – Я тяжко вздохнула, а он добавил: – Поговорить я с тобой хочу.
– Ты мне лучше напиши.
– Чего?
– О господи, – не выдержала я. – Какого черта тебе от меня надо?
– Дело такое… – Снова пауза. Я, конечно, не ожидала, что он сможет объясниться, так и вышло. – Ты где, а? Давай я приеду. У меня тачка под окном.
– Я почти что сплю.
– Слушай, я серьезно. Разговор есть.
– Ну, так говори.
– Не могу по телефону.
– Ты и не по телефону не сможешь! – Я опять вздохнула, пытаясь решить, какая муха парня укусила. Любопытство было сильнее здравого смысла, и я предложила: – Приезжай на Комиссарова, это рядом с моим домом, там есть кафешка, называется «Бабочка». Буду ждать там.
– Ага, – обрадовался Серега и отключился, а я подошла к зеркалу, постояла немного, разглядывая свое отражение, и доверительно сообщила:
– Все точно рехнулись. Может, правда чего затевается?
Я еще немного потопталась возле зеркала и вышла на улицу. Надоевший за последние дни дождь набирал силу, и я припустила к «Бабочке» бегом.
Кафешку так назвали не без умысла: открыто здесь до утра, и заведение облюбовали уличные проститутки. Заходили сюда погреться, а если повезет, то подцепить клиента. Хозяин «Бабочки», дядька шестидесяти пяти лет с редким именем Виссарион, по моему глубокому убеждению, свихнулся на русском классике Чернышевском. Только влиянию этого мыслителя я могу объяснить невероятную тягу Виссариона к падшим женщинам, причем тягу особого свойства: Виссараион их спасал. Они не только грелись у него по ночам, но иногда жили по нескольку дней в задних комнатах, где он устроил что-то вроде приюта, сам залечивал их раны (он был когда-то фельдшером) и наставлял на путь истинный. Выглядело это примерно так: Виссарион, прикладывая лед к очередному синяку девицы, со вздохом вопрошал: «Что ж ты со своей жизнью делаешь, курва?»
Девки занимали у него деньги, рассказывали о своих проблемах, прятались от рассвирепевших сутенеров и всякий раз божились завязать завтра и навсегда. Виссарион словам не верил, но денег в долг давал. Иногда устраивал коллективное прочтение выдающихся произведений литературы, повествующих о нелегкой доле «ночных бабочек». Особой популярностью у него пользовалось «Воскресение», но девки больше любили «Даму с камелиями», в основном в пересказе, прослушать пьесу целиком мало кому удавалось из-за скользящего графика работы. Водрузив очки на нос, Виссарион читал произведение выразительно, я бы даже сказала – проникновенно, время от времени взывая к дремлющей аудитории: «Набирайтесь ума, дуры». Дуры перемежали дрему вздохами и жалобно шмыгали носами в особо волнующих местах.
Отчего Виссарион не подался в священники, а спасал заблудшие души в баре, для меня загадка, однако сам он чувствовал себя здесь в своей тарелке и жизнью был доволен. Я решила, что мужичок он непростой, потому что, несмотря на явный идиотизм ситуации, умудрялся уживаться как с ментами, так и с бандитами, по крайней мере, и те, и другие его не трогали и на свой лад даже уважали. Виссарион организовал кассу взаимопомощи, зачастую выступал третейским судьей в многочисленных разборках, так что, по моим прогнозам, все неумолимо скатывалось к созданию профсоюза. Однажды я эту идею высказала вслух, и Виссарион задумался, а я решила больше так не шутить.
Жил он в одиночестве, в квартире по соседству, но, по-моему, редко покидал свое заведение – я не помню, чтобы хоть раз, заглянув на огонек, не застала его здесь или, к примеру, встретила где-то на улице. На девок он воздействовал не только художественным словом, но охотно использовал другие виды искусства, например музыку. У него была обширная фонотека. Особенно уважал Генделя. Когда кто-нибудь из девок, измученных искусством, в отчаянии вопил: «Да приглуши ты эту бодягу!» – он поднимал вверх указательный палец и наставительно изрекал: «Классика – это тебе не ногами дрыгать, тут душа…» – после чего заблудшей овце надлежало либо углубляться в душу, либо выметаться на улицу, так что с углублением здесь был порядок.
Но этого Виссариону показалось мало – он приволок откуда-то старенький рояль. По виду, так нашел на
