Я стояла у окна, прижавшись лбом к стеклу. Было темно, только вдали, на горизонте, словно выцветшее северное сияние, лениво переливались огни. Там не спала Москва. И там же, я знаю, не спал сейчас Лешка. Я зажмурилась, зажмурилась до слез и постаралась мысленно дотянуться до него, прикоснуться к нему, прошептать на ухо: «Я здесь, я рядом. Я люблю тебя!»
И у меня получилось! Я словно вылетела из тела, и с невероятной скоростью меня притянуло к какому- то совершенно незнакомому дому, вот я уже на уровне третьего этажа, вижу балкон, он открыт. И там, на балконе, в одном легком свитере, без куртки, стоит Лешка. Он обхватил себя руками за плечи и застывшим взглядом смотрит непонятно куда. Между указательным и средним пальцем правой руки тлеет сигарета, столбик пепла вырос уже с сантиметр. Господи, Лешка, на кого же ты стал похож, боль моя, сердце мое, душа моя! Измученное, осунувшееся лицо, на котором тоска оставила глубокие шрамы. Я подлетела к Лешке вплотную, попыталась обнять его, согреть его, я касалась губами его холодных щек, шептала ему все те слова, которые говорила, когда мы были наедине. Услышь же меня, пожалуйста! От отчаяния я стукнула по столбику пепла. Неожиданно он упал и обжег Лешке руку.
Наконец-то! Лешка вздрогнул, взгляд его стал осмысленным. Он выбросил окурок, провел руками по лицу и тихо сказал:
– Господи, зайцерыб, на минуту мне показалось, что ты здесь…
– Тебе не показалось! – изо всех сил закричала я.
Лешка растерянно посмотрел по сторонам. А меня вдруг с невероятной силой потянуло обратно. Нет, нет, не надо, пожалуйста, не надо!
Я открыла глаза. Оказалось, что уже утро, я лежу, одетая, на кровати. Неужели мне все приснилось?
Ровно в десять утра к крыльцу подъехал знакомый микроавтобус. Притихшие девочки молча сели в него. От вчерашней гиперактивности не осталось и следа. Казалось, я слышу, как быстро-быстро стучат их сердечки. Сегодня. Все закончится сегодня.
У здания суда колыхалась, растекшись по всей улице, толпа. Честно говоря, не ожидала, что и у нас можно увидеть сцену, больше подходящую какому-нибудь американскому блокбастеру: милиция, сдерживающая тех, кому не удалось попасть внутрь; съемочные группы с разных телеканалов, репортеры с микрофонами в руках сосредоточенно трещат, глядя в объективы телекамер, журналисты с диктофонами и фотоаппаратами, то и дело плюющимися вспышкой.
Все это мы успели рассмотреть, пока наш микроавтобус медленно, чтобы не задавить ненароком кого, ехал мимо главного входа. Внезапно толпа загомонила, забурлила. Подъехала черная «Волга», из нее вышли Сергей Львович, Алина и Лешка. Давление толпы увеличилось, милиционеры едва сдерживали людей, засверкали фотовспышки, к Лешке бросились репортеры. Что там происходило дальше – не знаю, наше средство передвижения свернуло за угол.
Мы подъехали к тыльной стороне здания, тоже охраняемой милицией. Но здесь не оказалось ни одного зеваки, ведь основные действующие лица были на улице. И все же от дверей нашего микроавтобуса до служебного входа выстроили живую изгородь из крепких ребятишек в камуфляже, за широкими плечами которых разглядеть нас, мелюзгу, было практически невозможно.
Быстро проскочив через этот импровизированный «ручеек», мы вошли в здание. Там нас уже ждали осточертевшие мне интерполовцы. Нет, я знаю, они очень помогли нам и Артуру, а что касается нынешних игрищ – так работа у мужиков такая. И все равно для меня они сейчас были единственной причиной разлуки – детей с их родителями, Кузнечика и Артура – с семьей, а меня – с Лешкой.
Зал заседаний был на втором этаже, а нас провели в большую комнату на первом, оснащенную мониторами, по которым можно было наблюдать за происходящим в зале.
Там уже собрались все действующие лица. У Кармановых, судя по всему, был очень неплохой адвокат, поскольку внешний облик обвиняемых никак не соответствовал образу циничных и жестоких похитителей детей. Жаннуся была абсолютно не накрашена, роскошную гриву волос она спрятала под дешевым паричком из искусственных волос, не менее роскошную фигуру удачно скрывал скромный брючный костюмчик, сшитый тружениками отечественной легкой промышленности. Загар был тщательно запудрен, и цветом лица Карманова напоминала мучного червя. В общем, перед нами сидела испуганная, ничего не понимающая библиотекарша. Или сотрудница какого-нибудь архива, то есть женщина, живущая на бюджетную зарплату. Мишаня полностью гармонировал с супругой, ему, впрочем, и маскироваться особо не пришлось. Достаточно было сменить костюм от Армани на продукцию фабрики «Ура героям Парижской коммуны!», не мыть голову дня три, вместо дизайнерских очков нацепить чудо в роговой оправе – и перед вами старший научный сотрудник тихо умирающего НИИ.
На вопросы судьи и обвинителя они отвечали негромко, Жанна мяла в руках дешевый носовой платочек, заикалась и смотрела на своих мучителей глазами Кота в сапогах из «Шрека». Нет, она не имеет к пропаже детей никакого отношения. Да, Майорова они с мужем похищали, но лишь для того, чтобы высокие покровители этого извращенца не спрятали его опять от справедливого возмездия. Нет… Да… Лощинина? Да, знаю. Моя одноклассница. Пропала? Да что вы, не может быть!
И так далее в том же духе. Михаил подпевал жене, партию они свою отрепетировали отлично, не сфальшивили ни разу.
Вызывали родителей моих девчушек. Опустошенные глаза, черные от горя лица… Увидев своих мам и пап, мои секретные агенты захлюпали носами.
Чем дальше шло заседание, тем больше накалялась обстановка в зале. Сначала тихо, потом все громче и громче нарастал ропот:
– Это не суд, это фарс какой-то!
– Деньги опять решают все!
– Куда этим бедолагам против самого Майорова!
Когда судья в качестве свидетеля вызвала Алексея Майорова, напряжение достигло апогея. Едва Лешка вошел в зал, как к нему бросилась мама Риты:
– Что ты сделал с моей девочкой, мерзавец? Неужели у тебя совсем нет сердца, изверг! Мне жаль твою мать, ей сейчас хуже, чем мне…
Она кричала и кричала, она старалась вцепиться Лешке в лицо, изорвать, исцарапать его в кровь, двое милиционеров пытались оттащить обезумевшую мать, а рядом со мной тоненько-тоненько, захлебываясь плачем, кричала Рита:
– Мамочка, мамуля, это же не он, мамочка, пожалуйста! Дядя Витя, – сжав кулачки, повернулась она к одному из интерполовцев, – сколько мы будем тут сидеть, пойдемте же!
– Скоро, Риточка, – ответил тот, не отрывая глаз от монитора, – совсем скоро.
В зале добавилось охраны, милиционеры с трудом рассаживали людей по местам, Лешку отвели к месту свидетеля, и только угроза судьи прервать заседание утихомирила присутствующих в зале.
Пока длилась заваруха, внимание всех было приковано к Майорову. А я смотрела на Жанну. Дамочка наслаждалась ситуацией, она просто лучилась торжеством. Михаил тоже довольно ухмылялся. Заметивший это адвокат что-то коротко шепнул своим подзащитным, и те моментально вернули на место маски запуганных интеллигентов.
Допрос Майорова проходил как-то вяло, чувствовалось, что симпатии судьи явно не на стороне Лешки, поскольку он не мог доказать свою непричастность к похищениям. Впрочем, нельзя было доказать и его вину.
Становилось ясно, что обвинение сдает свои позиции, из обвиняемых Кармановы вот-вот превратятся в народных героев, борцов за справедливость. Сергей Львович, побледнев, держался за сердце. Алина тихо плакала. Лешка… Ему, казалось, было безразлично все. Он смотрел на окружающих пустым взглядом, чем еще больше настраивал присутствующих против себя.
Наконец «дядя Витя», сочтя, видимо, момент подходящим, взял мобильник и набрал номер. Спустя пару минут судье передали какую-то записку. Она прочитала ее, потом еще раз и еще раз. Затем, обведя зал растерянным взглядом, громко сказала:
– Для дачи показаний в зал приглашаются свидетели со стороны обвинения:
Инга Левандовская,
Ольга Зайцева,
Кристина Лепнина,
