– Грешен, люблю. Дрянь ты моя ненаглядная, огорчаешь ты меня. Ох как огорчаешь! Ты родилась с золотой ложечкой во рту и постоянно ее выплевываешь. Когда-нибудь ты это сделаешь в последний раз.
– И тогда появишься ты и свернешь мне шею.
– Да. И ведь никто мне не помогает так, как ты сама. Папа тебе что говорил? Забыла? Забыла. А он говорил: держи этого придурка за яйца, и мы горы свернем. А ты? Решила соскочить? Ишь, заделалась Девой непорочной с ребенком на руках, та тоже родила неизвестно от кого… Но и эту карту разыграть ума не хватило. Куда ты без меня, солнышко? Ладно, хватит. Ребенка я забираю. Не волнуйся, его велено доставить папаше, там няньки, не пропадет. Да и сладкоречивый наш его любит, на всех углах о нем рассказывает. Так что для пацана это хороший вариант. – Он похлопал меня по плечу и навис над креслом. – Черт, никакой сноровки управляться с маленькими ублюдками. Как его на руки-то взять?
– Можно, я отвезу его сама? – тихо спросила я.
– Без дураков? – нахмурился Ник. – Ты бы оказала мне услугу. Хочешь совет? Кидайся сладкоречивому в ноги прямо от порога, может, простит. Хотя вряд ли. Ты ведь, мерзавка, совершила страшное святотатство – посмела его не любить. Его, величайшее творенье божье!
– Тебе-то откуда знать?
– О божьем творенье?
– О нелюбви.
– От верблюда. Бери ребенка, и пошли.
Удрать по дороге было невозможно, да я и не надеялась. Ник поднялся на второй этаж вместе со мной, консьерж успел предупредить о нашем приходе, дверь в квартиру была открыта, на пороге стояла Надежда Степановна. Она взяла ребенка и захлопнула дверь перед моим носом.
– Облом, – развел руками Ник. – Извини, дорогая, буянить не будем. Ну, что, радость моя, – сказал он уже возле машины. – Пойдем, напьемся и морду кому-нибудь набьем.
– Прекрати.
– Не хочешь? Зря. Глядишь, и полегчало бы. Постарайся увидеть в происшедшем хорошую сторону: скажи на милость, ну зачем тебе ребенок? Какая ты, на хрен, мать? Ты глазами-то не сверкай, а папу послушай. Останься пацан с тобой, и у твоих врагов появилась бы лишняя возможность держать тебя на поводке, а сейчас ты свободна. И поводочек в твоих руках. Рахманов не забудет, что ты мать его сына, скандал-то ему ни к чему. Если перестанешь дурака валять, быстро сообразишь, как этим воспользоваться.
– Иди ты к черту, Ники-бой.
– Ты вот что, девочка… Папе хамить-то завязывай, ты ведь теперь не официальная любовница нашего небожителя, а обычная шлюха, так что в зубы получишь на счет раз. Уразумела?
Поначалу я еще на что-то надеялась. Была уверена: ребенок Рахманову не нужен, лишняя обуза, он привык жить только для себя. Но в квартиру и контору меня не пускали, на телефонные звонки не отвечали, очень скоро Рахманов купил дом за городом и перебрался туда. Конечно, и я туда наведалась. Дом больше напоминал крепость: высоченный забор, охрана, видеокамеры. Калитку мне никто не открыл, но я приезжала вновь и вновь. Иногда, стоя возле забора и пытаясь что-то разглядеть сквозь зашторенные окна, я вроде бы слышала детский плач, хотя это скорее мои фантазии. Я бродила вдоль забора, пока не появлялся охранник и вежливо просил меня удалиться.
Говорят, если тебе тошно, найди того, кому еще хуже. И я устроилась на работу в дом престарелых, но легче не стало. По вечерам тоска гнала меня к Виссариону. Мы пили чай и философствовали.
Как-то в конце зимы, уже под утро, в моей квартире раздался звонок. Я сняла трубку и услышала:
– Привет, сладкая.
Не узнать этот голос я не могла.
– Это ты? – спросила с удивлением. Гадюка-Ден казался существом из другого мира, и его внезапное появление несказанно поразило.
– Конечно, я. Узнала?
– Узнала.
– Я не нарушил твой сладкий сон?
– Я плохо сплю по ночам.
– Это значит, что рядом пристроился какой-нибудь придурок?
– Это значит, что у меня бессонница.
– Сочувствую.
– Может, скажешь, с какой стати ты мне звонишь?
– Соскучился. А ты не скучаешь?
– Нет.
– Жаль. Не поверишь, но иногда я вижу тебя во сне. Не часто, но бывает. Вот как сегодня.
– И поэтому ты мне звонишь?
– Не поэтому. Я бы мог вызвать шлюху, как делал не раз. Есть разговор. Давай встретимся.
– Я не очень понимаю…
– Ты что, боишься? – усмехнулся он. – Боишься встретиться со мной?
